Неточные совпадения
Духовное странствование есть в Лермонтове, в Гоголе, есть в Л. Толстом
и Достоевском, а на
другом конце — у русских анархистов
и революционеров, стремящихся по-своему к абсолютному, выходящему за грани всякой позитивной
и зримой жизни.
Почвенные слои наши лишены правосознания
и даже достоинства, не хотят самодеятельности
и активности, всегда полагаются на то, что
другие все за них сделают.
И в
других странах можно найти все противоположности, но только в России тезис оборачивается антитезисом, бюрократическая государственность рождается из анархизма, рабство рождается из свободы, крайний национализм из сверхнационализма.
И всего более должна быть Россия свободна от ненависти к Германии, от порабощающих чувств злобы
и мести, от того отрицания ценного в духовной культуре врага, которое есть лишь
другая форма рабства.
Но христианский мессианизм должен быть очищен от всего не христианского, от национальной гордости
и самомнения, от сбивания на путь старого еврейского мессианизма, с одной стороны,
и нового исключительного национализма — с
другой.
Такое пророческое чувствование не исключает великого избрания
и предназначения
других народов; оно есть лишь продолжение
и восполнение дел, сотворенных всеми народами христианского мира.
Противоречие
и противоборство духовной сытости
и духовного голода — основное для России,
и из него объяснимы многие
другие противоречия России.
Духовный голод, пророческие предчувствия, мистическая углубленность на вершинах православия в иных сторонах нашего сектантства
и раскола, в странничестве —
другой образ народной религиозной жизни.
Это сознание фатально пользуется суждениями
и оценками, взятыми из совсем
других областей, более для него привычных.
Задачи исторические, всегда конкретные
и сложные, мы любили решать отвлеченно-социологически, отвлеченно-морально или отвлеченно-религиозно, т. е. упрощать их, сводить к категориям, взятым из
других областей.
Россия есть самостоятельная ценность в мире, не растворимая в
других ценностях,
и эту ценность России нужно донести до божественной жизни.
Также интеллигенты
другого лагеря начали применять доктрины славянофильские
и рассматривать ее исключительно с точки зрения православно-догматической.
Но Россия новая, грядущая имеет связь с
другими, глубокими началами народной жизни, с душой России,
и потому Россия не может погибнуть.
Восточный человек совсем не романтик
и не мечтатель, его религиозность совсем
другого типа.
Крайний централистический бюрократизм
и крайний провинциализм — соотносительны
и взаимно обусловливают
друг друга.
Россия погибает от централистического бюрократизма с одной стороны
и темного провинциализма с
другой.
Национальное единство глубже единства классов, партий
и всех
других преходящих исторических образований в жизни народов.
Россия — великая реальность,
и она входит в
другую реальность, именуемую человечеством,
и обогащает ее, наполняет ее своими ценностями
и богатствами.
И менее всего она означает вражду
и ненависть к
другим народам.
Истина о положительной связи национальности
и человечества может быть выражена
и с
другой, противоположной стороны.
Национализм в идее не претендует на универсальность, единственность
и исключительность, хотя на практике легко может дойти до отрицания
и истребления
других национальностей.
Но мессианизм никогда не отрицает
и биологически не истребляет
другие национальности, он их спасает, подчиняет своей вселенской идее.
Древнееврейский мессианизм — исключительный, прикованный к одной национальности
и извергающий все
другие национальности.
В XIX
и XX веках мессианские
и националистические переживания переплетаются, смешиваются
и незаметно переходят
друг в
друга.
Национализм, дошедший в своих притязаниях до отрицания
других национальных душ
и тел, до невозможности всякого положительного общения с ними, есть эгоистическое самоутверждение, ограниченная замкнутость.
Национальность не может претендовать на исключительность
и универсальность, она допускает
другие национальные индивидуальности
и вступает с ними в общение.
Национализм
и мессианизм нимало не отрицают
друг друга, так как находятся в разных порядках.
Мессианизм не означает, что мы лучше
других и на большее можем притязать, а означает, что мы больше должны сделать
и от большего способны отречься.
Она до последней крайности обостряет все вопросы, связанные с империалистической
и колониальной политикой, с отношениями европейских государств к
другим частям света, к Азии
и Африке.
А кроме вопроса о Турции война ставит еще много
других вопросов, связанных с всемирно-исторической темой: Восток
и Запад.
Мы слишком хорошо знаем, как великие европейские державы разносят свою культуру по всему земному шару, как грубы
и безобразны их прикосновения к расам
других частей света, их цивилизование старых культур
и дикарей.
И несчастливое географическое положение,
и воинственно-насильнические инстинкты германской расы делают германский империализм трудным, форсированным
и непереносимым для
других стран
и народов.
В таком направлении русской мысли была та правда, что для русского сознания основная тема — тема о Востоке
и Западе, о том, является ли западная культура единственной
и универсальной
и не может ли быть
другого и более высокого типа культуры?
Об этом нужно поговорить в
другой раз, но я думаю, что в мире господствующее положение должно принадлежать или России
и Англии, или Германии.
Славянская идея
и славянское единение невозможны, если русский
и православный тип славянства признается полной
и исключительной истиной, не нуждающейся ни в каком дополнении
и ни в каком существовании
других типов славянской культуры.
Но эта русская душа может братски сосуществовать с
другими славянскими душами, принявшими
другую духовную прививку
и представляющими
другой культурный тип.
Душа России может полюбить душу Польши,
другого великого славянского народа,
и от этого она будет еще более самой собой.
Нужно полюбить душу России
и интимно узнать ее, чтобы виден был русский сверхнационализм
и русское бескорыстие, неведомые
другим народам.
Такой правды ждем мы
и от
других славян.
Другие большие города Европы — это уже Париж второго
и третьего сорта, не чистые воплощения идеи нового Города
и половинчатые, разбавленные провинциализмом.
Мещанство —
другой лик Парижа, лик устрашающий
и отталкивающий.
Это прежде всего распря двух славянских душ, родственных по крови
и языку, по общеславянским расовым свойствам
и столь различных, почти противоположных, с трудом совместимых, неспособных
друг друга понять.
Народы родственные
и близкие менее способны
друг друга понять
и более отталкиваются
друг от
друга, чем далекие
и чужие.
В семейной жизни можно наблюдать это отталкивание близких
и невозможность понять
друг друга.
Но русская
и польская душа все еще противостоят
друг другу, как страшно чуждые, бесконечно разные,
друг другу непонятные.
Почему так чужды
и так непонятны
друг другу эти две славянские души?
Но эти разные народные души могут не только понять
и полюбить
друг друга, но
и почувствовать свою принадлежность к единой расовой душе
и сознать свою славянскую миссию в мире.
Для
других германский идеализм, в конце концов,
и должен был на практике породить жажду мирового могущества
и владычества, — от Канта идет прямая линия к Круппу.
В нем нет никакого пассивно-женственного приятия мира,
других народов, нет никаких братских
и эротических чувств к космической иерархии живых существ.
Другие народы немец никогда не ощущает братски, как равные перед Богом, с принятием их души, он всегда их ощущает, как беспорядок, хаос, тьму,
и только самого себя ощущает немец, как единственный источник порядка, организованности
и света, культуры для этих несчастных народов.