В этом глубокая антиномия христианства: христианство не может отвечать на зло злом, противиться
злу насилием, и христианство есть война, разделение мира, изживание до конца искупления креста в тьме и зле.
Абсолютная истина о непротивлении
злу насилием не есть закон жизни в этом хаотическом и темном мире, погруженном в материальную относительность, внутренно проникнутом разделением и враждой.
Неточные совпадения
Физическое
насилие, завершающееся убийством, не есть что-то само по себе существующее, как самостоятельная реальность, — оно есть знак духовного
насилия, совершившегося в духовной действительности
зла.
Война есть страшное
зло и глубокая трагедия, но
зло и трагедия не во внешне взятом факте физического
насилия и истребления, а гораздо глубже.
И на глубине этой
зло и трагедия всегда даны уже до войны и до ее
насилий.
Война лишь проявляет
зло, она выбрасывает его наружу. Внешний факт физического
насилия и физического убийства нельзя рассматривать, как самостоятельное
зло, как источник
зла. Глубже лежат духовное
насилие и духовное убийство. А способы духовного
насилия очень тонки и с трудом уловимы. Иные душевные движения и токи, иные слова, иные чувства и действия, не имеющие признаков физического
насилия, более убийственны и смертоносны, чем грубое физическое
насилие и разрушение.
Христианство есть сплошное противоречие. И христианское отношение к войне роковым образом противоречиво. Христианская война невозможна, как невозможно христианское государство, христианское
насилие и убийство. Но весь ужас жизни изживается христианином, как крест и искупление вины. Война есть вина, но она также есть и искупление вины. В ней неправедная, грешная,
злая жизнь возносится на крест.
И в нашей литературе указывали на то, что немцы обнаружили не только жестокость и волю к господству и
насилие, но и чувство долга, патриотизм, огромную самодисциплину, способность к самопожертвованию во имя государства, что само
зло делают они, оставаясь верными моральному категорическому императиву.
Ужас человеческой жизни заключается в том, что добро осуществляют при помощи
зла, правду — при помощи лжи, красоту — при помощи уродства, свободу — при помощи
насилия.
Насилие и принуждение допустимы только для ограничения проявлений
зла, для защиты слабых.
— Еду мимо, вижу — ты подъехал. Вот что: как думаешь — если выпустить сборник о Толстом, а? У меня есть кое-какие знакомства в литературе. Может — и ты попробуешь написать что-нибудь? Почти шесть десятков лет работал человек, приобрел всемирную славу, а — покоя душе не мог заработать. Тема! Проповедовал: не противьтесь
злому насилием, закричал: «Не могу молчать», — что это значит, а? Хотел молчать, но — не мог? Но — почему не мог?
Весь длинный 1800-летний ход жизни христианских народов неизбежно привел их опять к обойденной ими необходимости решения вопроса принятия или непринятия учения Христа и вытекающего из него для общественной жизни решения вопроса о противлении или непротивлении
злу насилием, но только с тою разницею, что прежде люди могли принять и не принять решение, данное христианством, теперь же это решение стало неизбежно, потому что оно одно избавляет их от того положения рабства, в котором они, как в тенетах, запутали сами себя.
Учение о непротивлении
злу насилием не есть какой-либо новый закон, а есть только указание на неправильно допускаемое людьми отступление от закона любви, есть только указание на то, что всякое допущение насилия против ближнего, во имя ли возмездия и предполагаемого избавления себя или ближнего от зла, несовместимо с любовью.
Неточные совпадения
— Слепцы! Вы шли туда корыстно, с проповедью
зла и
насилия, я зову вас на дело добра и любви. Я говорю священными словами учителя моего: опроститесь, будьте детями земли, отбросьте всю мишурную ложь, придуманную вами, ослепляющую вас.
Он прав, что
насилием нельзя побороть
зла и нельзя осуществить добра, но он не признает, что
насилию нужно положить внешнюю границу.
Сомнение в оправданности частной собственности, особенно земельной, сомнение в праве судить и наказывать, обличение
зла и неправды всякого государства и власти, покаяние в своем привилегированном положении, сознание вины перед трудовым народом, отвращение к войне и
насилию, мечта о братстве людей — все эти состояния были очень свойственны средней массе русской интеллигенции, они проникли и в высший слой русского общества, захватили даже часть русского чиновничества.
Промысел Божий и откровение Божие в мире — не
насилие над человечеством, а освобождение человечества от рабства у
зла, возвращение утерянной свободы, не формальной свободы от совершенного бытия (свободы небытия), а материальной свободы для совершенного бытия (свободного бытия).
Все страдают от своей измены церкви, а говорят внешне и без права о
зле и
насилиях в церкви.