Неточные совпадения
Русский народ хочет
быть землей, которая невестится, ждет мужа.
Мать-земля для русского народа
есть Россия.
Загадочная антиномичность России в отношении к национальности связана все с тем же неверным соотношением мужественного и женственного начала, с неразвитостью и нераскрытостью личности, во Христе рожденной и призванной
быть женихом своей
земли, светоносным мужем женственной национальной стихии, а не рабом ее.
А это значит, что русский народ в отношении к своей русской
земле должен
быть мужествен и светоносен, должен владеть
землей и оформлять ее хаотические стихии, а не растворяться в ней, не пассивно ей отдаваться.
Для русского мессианизма нужен мужественный дух, без него опять и опять
будет провал в эту пленительную и затягивающую первородную стихию русской
земли, которая ждет своего просветления и оформления.
Образ родной
земли не
есть только образ матери, это также образ невесты и жены, которую человек оплодотворяет своим логосом, своим мужественным светоносным и оформляющим началом, и образ дитяти.
Но любовь человека к
земле не
есть рабство человека у
земли, не
есть пассивное в нее погружение и растворение в ее стихии.
Любовь человека к
земле должна
быть мужественной.
Отрыв этот не
есть отрыв от родной
земли.
Русский народ нужно более всего призывать к религиозной мужественности не на войне только, но и в жизни мирной, где он должен
быть господином своей
земли.
В русской
земле, в русском народе
есть темная, в дурном смысле иррациональная, непросветленная и не поддающаяся просветлению стихия.
Но в хлыстовской стихии, разлитой в разных формах по русской
земле,
есть и темное и грязное начало, которого нельзя просветить.
Народная жизнь
есть национальная, общерусская жизнь, жизнь всей русской
земли и всех русских людей, взятых не в поверхностном, а глубинном пласте.
Нельзя предписать свободу из центра — должна
быть воля к свободе в народной жизни, уходящей корнями своими в недра
земли.
Внутри самого еврейства роль его стала отрицательной, ибо может
быть лишь ожиданием нового Мессии, противоположного Христу, который и утвердит царство и блаженство Израиля на
земле.
Нам не приходится с трудом отвоевывать себе каждую пядь
земли, чтобы
быть великими.
Не
было принято во внимание, что существуют глубокие недра
земли, и необъятная мировая ширь, и звездные миры.
Труд этот не должен
быть рабски прикреплен к
земле, к ее ограниченному пространству, он всегда должен иметь мировые перспективы.
Все социальные учения XIX века
были лишены того сознания, что человек — космическое существо, а не обыватель поверхностной общественности на поверхности
земли, что он находится в общении с миром глубины и с миром высоты.
Но значение империализма, как неизбежного фазиса развития современных обществ, для объединения человечества на всей поверхности
земли и для создания космической общественности может
быть признано безотносительно к положительному пафосу империализма.
И русский мессианизм всегда должен
был казаться полякам нежертвенным, корыстным, притязающим на захват
земли.
Но если польское мессианское сознание и может
быть поставлено выше русского мессианского сознания, я верю, что в самом народе русском
есть более напряженная и чистая жажда правды Христовой и царства Христова на
земле, чем в народе польском.
В таком чисто монистическом, монофизитском религиозном сознании не может
быть пророчеств о новой жизни, новой мировой эпохе, о новой
земле и новом небе, нет исканий нового града, столь характерных для славянства.
Священен
был плуг, которым пахали
землю.
Человек
был еще связан с матерью-землей.
Органическая, естественная среда человека,
земля, растения, животные и пр., может
быть убита техникой; что тогда
будет?
И в прошлом хилиастический христианский коммунизм, задаваясь целью осуществления царства Божьего на
земле,
был склонен к кровавым насилиям.
Есть требования кесаря, которые исполняют все живущие на
земле.
Национальность, как ступень индивидуализации в жизни общества,
есть сложное историческое образование; она определима не только кровью, — раса
есть зоология, праисторическая материя, — но также языком, не только
землей, но прежде всего общей исторической судьбой.
В патриотизме эмоциональная жизнь более непосредственна и природна, и он
есть прежде всего обнаружение любви к своей родине, своей
земле, своему народу.
Между тем в христианстве
есть мессианское ожидание второго явления Христа в силе и славе,
есть мессианское искание царства Божьего, как на небе, так и на
земле, возможное ожидание новой эпохи Духа Святого.
Петроград встретил оттепелью, туманом, все на
земле было окутано мокрой кисеей, она затрудняла дыхание, гасила мысли, вызывала ощущение бессилия. Дома ждала неприятность: Агафья, сложив, как всегда, руки на груди, заявила, что уходит работать в госпиталь сиделкой.
— И! нет, какой характер! Не глупа, училась хорошо, читает много книг и приодеться любит. Поп-то не бедный: своя
земля есть. Михайло Иваныч, помещик, любит его, — у него там полная чаша! Хлеба, всякого добра — вволю; лошадей ему подарил, экипаж, даже деревьями из оранжерей комнаты у него убирает. Поп умный, из молодых — только уж очень по-светски ведет себя: привык там в помещичьем кругу. Даже французские книжки читает и покуривает — это уж и не пристало бы к рясе…
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел
было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на
землях и у того и у другого.
Такая рожь богатая // В тот год у нас родилася, // Мы
землю не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько
было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И
пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда с веселой песнею, // А сани с горькой думою: // Телега хлеб домой везет, // А сани — на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой грех — недоглядел!..»
Не ветры веют буйные, // Не мать-земля колышется — // Шумит,
поет, ругается, // Качается, валяется, // Дерется и целуется // У праздника народ! // Крестьянам показалося, // Как вышли на пригорочек, // Что все село шатается, // Что даже церковь старую // С высокой колокольнею // Шатнуло раз-другой! — // Тут трезвому, что голому, // Неловко… Наши странники // Прошлись еще по площади // И к вечеру покинули // Бурливое село…
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в
землю сам ушел по грудь // С натуги! По лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что
будет? Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!
И то уж благо: с Домною // Делился им; младенцами // Давно в
земле истлели бы // Ее родные деточки, // Не
будь рука вахлацкая // Щедра, чем Бог послал.