— Пожалуйте! — подхватил сейчас же сметливый лакей и повел Елену через залу, где ей невольно бросились в глаза очень большие и очень хорошей работы гравюры, но только все какого-то строгого и поучающего характера: блудный сын, являющийся к отцу; Авраам, приносящий сына
в жертву богу; Муций Сцевола [Муций Сцевола — римский патриот конца VI века до нашей эры, сжегший свою руку в огне жертвенника и тем устрашивший воевавшего с Римом этрусского царя Порсенну.], сжигающий свою руку.
Хотя небо и не присудило ее принести эту жертву собственными руками, с ней все же повторялась библейская история Авраама, приносящего
в жертву Богу своего единственного сына.
Они не могут принести в жертву единственного сына, как это сделал Авраам, между тем как Авраам не мог даже задуматься над тем, принести ли, или не принести сына своего
в жертву богу, тому богу, который один давал смысл и благо его жизни.
Неточные совпадения
«Кончу университет и должен буду служить интересам этих быков. Женюсь на дочери одного из них, нарожу гимназистов, гимназисток, а они, через пятнадцать лет, не будут понимать меня. Потом — растолстею и, может быть, тоже буду высмеивать любознательных людей. Старость. Болезни. И — умру, чувствуя себя Исааком, принесенным
в жертву — какому
богу?»
— Ино-ска-за-тель-но.
Бог — это народ, Авраам — вождь народа; сына своего он отдает
в жертву не
богу, а народу. Видишь, как просто?
— Дурачок! Чтоб не страдать. То есть — чтоб его, народ, научили жить не страдая. Христос тоже Исаак,
бог отец отдал его
в жертву народу. Понимаешь: тут та же сказка о жертвоприношении Авраамовом.
А рабочие шли все так же густо, нестройно и не спеша; было много сутулых, многие держали руки
в карманах и за спиною. Это вызвало
в памяти Самгина снимок с чьей-то картины, напечатанный
в «Ниве»: чудовищная фигура Молоха, и к ней, сквозь толпу карфагенян, идет, согнувшись, вереница людей, нанизанных на цепь, обреченных
в жертву страшному
богу.
«Нужно иметь какие-то особенные головы и сердца, чтоб признавать необходимость приношения человека
в жертву неведомому
богу будущего», — думал он, чутко вслушиваясь
в спокойную речь, неторопливые слова Туробоева: