Мои друзья католики в конце концов поняли, что меня нельзя считать выразителем православной
церковной мысли, что меня следует рассматривать как индивидуального христианского философа.
Неточные совпадения
Еретик по-своему очень
церковный человек и утверждает свою
мысль как ортодоксальную, как
церковную.
Я никогда не претендовал на
церковный характер моей религиозной
мысли.
О типе русского православия начали судить по русской религиозной
мысли XIX и XX веков, которая была своеобразным русским модернизмом и которой не одобряли консервативные
церковные круги.
Но сфера
церковной жизни локализована, и свобода ее не означает свободы
мысли.
— Ты, Мишка, нахватался
церковных мыслей, как огурцов с чужого огорода наворовал, и смущаешь людей! Коли говоришь, что рабочий народ вызван жизнь обновлять, — обновляй, а не подбирай то, что попами до дыр заношено да и брошено!
Неточные совпадения
— До чего вы, интеллигенты, невежественны и легковерны во всем, что касается духа народа! И сколько впитано вами
церковного яда… и — ты, Клим Иванович! Сам жаловался, что живешь в чужих
мыслях, угнетен ими…
Так, напр., либерализм освободил человеческую
мысль, науку, освободил от внешней власти
церковного авторитета, но совсем не освободил представителей от закамуфлированной власти капитала.
— Они объясняли это, что меня проклял не Фотий, а митрополит Серафим […митрополит Серафим (в миру Стефан Васильевич Глаголевский, 1763—1843) — видный
церковный деятель, боровшийся с мистическими течениями в русской религиозной
мысли.], который немедля же прислал благословение Фотию на это проклятие, говоря, что изменить того, что сделано, невозможно, и что из этого даже может произойти добро, ибо ежели царь, ради правды, не хочет любимца своего низвергнуть, то теперь, ради стыда, как проклятого, он должен будет удалить.
Благодаря неутомимым хлопотам о. Крискента Гордей Евстратыч был наконец выбран
церковным старостой. Когда Савины и Колобовы узнали об этом, они наотрез отказались ходить в единоверческую церковь и старались также смутить и Пазухиных. Такие проявления человеческой злобы сильно смущали о. Крискента, но он утешал себя
мыслью, что поступал совершенно справедливо, радея не для себя, а для
церковного благолепия.