Неточные совпадения
Мне всегда
казалось, что это дурно.
Родство всегда
казалось мне исключающим всякую влюбленность.
Общество мальчиков
мне всегда
казалось очень грубым, разговоры низменными и глупыми.
Гимнастика
казалась мне скучной, и лишь впоследствии, для гигиены,
я делал по утрам гимнастику.
Балы
казались мне необыкновенно скучными.
С детства
я жил в своем особом мире, никогда не сливался с миром окружающим, который
мне всегда
казался не моим.
Но что
казалось мне всегда очень мучительным и дурным, так это моя страшная брезгливость к жизни.
Я никогда не любил рассказов об эмоциональной жизни людей, связанных с ролью любви; для
меня всегда было в этом что-то неприятное,
мне всегда
казалось, что это
меня не касается, у
меня не было интереса к этому, даже когда речь шла о близких людях.
Мне часто
казалось, что
я, в сущности, в «жизни» не участвую, слышу о ней издалека и лишь оцарапан ею.
Физиологические потребности никогда не
казались мне безотлагательными, все
мне представлялось зависящим от направленности сознания, от установки духа.
Мне это
казалось выдумкой, ложным направлением сознания.
Мне всегда
казалось неверным и выдуманным, что дух должен бороться с плотью (соблазнами плоти).
Мне даже
казалось, что высокая оценка моей мысли
меня стесняет и лишает свободы.
Герои великих литературных произведений
казались мне более реальными, чем окружающие люди.
Меня любили отдельные люди, иногда даже восторгались
мной, но
мне всегда
казалось, что
меня не любило «общественное мнение», не любило светское общество, потом не любили марксисты, не любили широкие круги русской интеллигенции, не любили политические деятели, не любили представители официальной академической философии и науки, не любили литературные круги, не любили церковные круги.
Мир «не-я» всегда
казался мне менее интересным.
Может быть, именно вследствие этих моих свойств
мне всегда
казалось, что
меня плохо понимают, не понимают главного.
Я тосковал и был пессимистически настроен и тогда, когда внешне
казался веселым, улыбался, проявлял большую живость.
И в обыденной, и в исторической жизни слишком многое
казалось мне или незначительным, или возмущающим.
Мне иногда
казалось, что жизнь была бы хороша и радостна, если бы исчезла причина того, что
меня мучит сейчас.
Мне всегда
казалось, что самое тяжелое и мучительное не неразделенная любовь, как обыкновенно думают, а любовь, которую нельзя разделить.
Мне иногда
казалось, может быть иллюзорно, что женщины
меня лучше понимают, чем мужчины.
Это
меня огорчает и
кажется дурным.
Мне всегда
казалось странным, когда люди говорят о радостях любви.
Мне всегда
казалось, что приобщить к своей мысли, убедить других
я могу лишь остротой и ясностью формулировок своей интуиции.
Бесстрастие в познании, рекомендованное Спинозой,
мне всегда
казалось искусственной выдумкой, и оно не применимо к самому Спинозе.
Многое
казалось мне более интересным и привлекательным до моего знания.
Я говорил уже, что философские мысли
мне приходили в голову в условиях, которые могут
показаться не соответствующими, в кинематографе, при чтении романа, при разговоре с людьми, ничего философского в себе не заключающем, при чтении газеты, при прогулке в лесу.
Петербургский литературный вечер вызвал во
мне чувство чуждости, отталкивания,
мне все
казалось не настоящим.
Я с огорчением заметил, что ему это
показалось чуждо, и что-то надорвалось в наших отношениях.
Но отчасти это, вероятно, связано с тем, что во
мне меньше было свойств касты интеллигенции, которые
казались чуждыми народной рабочей среде и связаны с желанием быть руководителями.
Но состояние, которое испытал
я и многие другие, когда социал-демократы в большом количестве были водворены в тюрьму, заключало в себе что-то совсем особенное, что сейчас должно
казаться смешным.
Мне всегда
казалось, что сам Мережковский очень далек от той «плоти», к освящению которой призывает, и что его отношение к этой «плоти» носит ментально-эстетический характер.
Мне всегда
казалось, что он зародился в воображении Достоевского и что в нем было что-то похожее на Федора Павловича Карамазова, ставшего гениальным писателем.
Мне всегда
казалось неуместным и нелепым, когда
меня обвиняли в ересях.
Книги Штейнера
мне всегда
казались скучными и малоталантливыми.
Штейнер читал еще публичную лекцию о свободе воли, которая
показалась мне очень посредственной и философски не интересной, как не интересна его философская (не теософическая) книга «Философия свободы».
Мне всегда
казалось неправильным словосочетание «творческая эволюция», которым Бергсон обозначил свою книгу.
Мне всегда
казались мало значительными и не очень важными сами по себе события на поверхности истории,
я вижу в них лишь знаки иного.
Самые важные, основоположные для
меня мысли приходили
мне в голову в моменты, которые могут многим
показаться неподходящими для философского мышления.
Наивным и смешным
казалось мне предположение гуманистов революции о революционной идиллии, о бескровной революции, в которой, наконец, обнаружится доброта человеческой природы и народных масс.
Иногда
мне журнал
казался скучноватым.
Книги его
мне всегда
казались скучными, мысль его
казалась лишенной остроты и силы.
Я никогда еще,
кажется, не жил так внешне спокойно, уединенно, в отрешенности и погруженности в метафизические вопросы, как теперь, в самые катастрофические минуты европейской истории.
Я,
кажется, первый сделал опыт гносеологического объяснения грехопадения.
Мое понимание христианства всегда было эсхатологическим, и всякое другое понимание
мне всегда
казалось искажением и приспособлением.
Я говорил уже, что никогда не мог примириться ни с чем тленным и преходящим, всегда жаждал вечного и только вечное
казалось мне ценным.
Родовое миросозерцание
мне всегда
казалось банальным, и
я не знаю ничего банальнее националистического миросозерцания.
Говорить же о своих интимных чувствах публично, в литературе,
мне всегда
казалось недостатком стыдливости, нецеломудренным.
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но
мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и что в моих руках власть, какая бы она ни была, если будет, то будет лучше, чем в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я больше доволен.
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам
кажется только, что близко; а вы вообразите себе, что далеко. Как бы
я был счастлив, сударыня, если б мог прижать вас в свои объятия.
Хлестаков. А, да
я уж вас видел. Вы,
кажется, тогда упали? Что, как ваш нос?
Анна Андреевна. Помилуйте,
я никак не смею принять на свой счет…
Я думаю, вам после столицы вояжировка
показалась очень неприятною.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у
меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж,
кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
И
я теперь живу у городничего, жуирую, волочусь напропалую за его женой и дочкой; не решился только, с которой начать, — думаю, прежде с матушки, потому что,
кажется, готова сейчас на все услуги.