Неточные совпадения
Автор вспоминает о
других людях
и событиях
и говорит больше всего о себе.
Там была Киево-Печерская лавра, Никольский монастырь
и много
других церквей.
Жандармы
и полиция знали, что отец на «ты» с губернатором,
друг генерал-губернатора, имеет связи в Петербурге.
Брат был человек очень одаренный, хотя совсем в
другом направлении, чем я, очень добрый, но нервно больной, бесхарактерный
и очень несчастный, не сумевший реализовать своих дарований в жизни.
Она была близким
другом моей матери,
и в моем детстве мы часто у них жили.
Лучше
других предметов я знал историю
и естествознание.
И это относится не только ко мне, но в такой же степени к
другим.
Семья брата была для меня первым выходом из аристократической среды
и переходом в
другой мир.
Тут, может быть,
и нет противоречия, потому что мечта относится к одному, реализм же к совсем
другому.
Я больше всего любил философию, но не отдался исключительно философии; я не любил «жизни»
и много сил отдал «жизни», больше
других философов; я не любил социальной стороны жизни
и всегда в нее вмешивался; я имел аскетические вкусы
и не шел аскетическим путем; был исключительно жалостлив
и мало делал, чтобы ее реализовать.
Но я всегда приходил как бы из
другого мира
и уходил в
другой мир.
Меня притягивает всегда
и во всем трансцендентное,
другое, выходящее за грани
и пределы, заключающее в себе тайну.
И для одного человека мир совсем иной, чем для
другого, иным представляется.
А. Жид в своем Journal пишет, что он плохо выносил патетическое
и проявление патетизма в
других людях его охлаждало.
Мне свойственно переживание тоски
и в совсем
другие мгновения, чем чудный лунный вечер.
Это, конечно, совсем не значит, что я не хотел учиться у
других, у всех великих учителей мысли,
и что не подвергался никаким влияниям, никому ни в чем не был обязан.
Острую жалость вызывают многие воспоминания о прошлом, о безвозвратном
и сознание своей неправоты, причинение страданий
другим людям, особенно близким.
В
другом месте я буду еще говорить о конфликте жалости
и творчества.
Но
и в том
и в
другом случае сомнение в существовании Бога имеет прежде всего эмоциональную природу.
Но в неисчислимом количестве случаев встреча бывает случайной,
и человек мог бы встретить при
других обстоятельствах более подходящего человека.
Вопрос о детях совсем
другой вопрос
и очень, конечно, важный.
Мне всегда казалось, что приобщить к своей мысли, убедить
других я могу лишь остротой
и ясностью формулировок своей интуиции.
Даже когда я утверждал что-то родственное Кирхегардту
и Л. Шестову, я утверждал это в совершенно
другой тональности, в
другой волевой направленности.
Из неокантианских ближе
других мне было течение, связанное с Виндельбандом, Риккертом
и Ласком.
И в этом я отличаюсь от
других течений русской религиозной философии, которая чувствует большую связь с Платоном
и Шеллингом.
Но совершенно
другой вид у него был, когда его видели в тюрьме
и при допросах.
Это странно, потому что по внешнему своему обличью я был дальше
других социал-демократов интеллигентов от рабочей среды, я все-таки был барином
и человеком интеллектуальным более всех.
Да
и я изначально принадлежал к
другому течению в марксизме.
Но состояние, которое испытал я
и многие
другие, когда социал-демократы в большом количестве были водворены в тюрьму, заключало в себе что-то совсем особенное, что сейчас должно казаться смешным.
Так прекратилось общение с
другими,
и я мог читать.
Я всегда общался
и с
другими кругами.
В это время, перед ссылкой, я познакомился с человеком, который остался моим
другом на всю жизнь, быть может, единственным
другом,
и которого я считаю одним из самых замечательных
и лучших людей, каких мне приходилось встречать в жизни.
Это было также острое переживание конфликта между личностью
и обществом, которое мне было, может быть, более свойственно, чем
другим представителям идеалистического движения.
Я поставил дело так, что этот вопрос будет для меня решен мной самим, как, впрочем,
и все
другие вопросы морального характера.
Я не представлял себе, как слишком многие
другие, что большая революция в России будет торжеством свободы
и гуманности.
Мы, конечно, принадлежим к разным душевным типам, но многое объясняется тут
и агрессивным характером той или
другой стороны.
Проблема в
другом, в противоположении свободы
и рабства.
Многое мне делалось противно,
и я уходил из разных кругов, часто демонстративно порывал с ними, даже переезжал в
другой город.
У Мережковского, как
и у многих
других русских того времени, ницшеанство связывалось с половым оргиазмом.
Я, очевидно, был «мистическим анархистом» в
другом смысле,
и тип мистического анархиста того времени мне был чужд, Я
и сейчас мистический анархист в том смысле, что Бог для меня есть прежде всего свобода
и Освободитель от плена мира, Царство Божье есть царство свободы
и безвластия.
Я всегда был слишком активным, слишком часто вмешивался в спор, защищал одни идеи
и нападал на
другие, не мог быть «объективным».
Из учителей церкви любил я главным образом Оригена
и особенно святого Григория Нисского; из аскетико-мистической литературы глубже
других мне казался Исаак Сирианин.
Исходной была для меня интуиция о человеке, о свободе
и творчестве, а не о Софии, не об освящении плоти мира, как для
других.
Другое течение представляла религиозная мистика
и оккультизм.
Я давно заметил, что представители ортодоксии
и авторитета, в сущности, никакого авторитета для себя не признают; они себя считают авторитетом
и обличают в ересях митрополитов
и епископов; для себя они признают большую свободу
и отрицают ее лишь для
других.
В противоположность Шлейермахеру
и многим
другим я думаю, что религия есть не чувство зависимости человека, а есть чувство независимости человека.
Но с
другой стороны, человек есть образ
и подобие Божье, вершина творения, он призван к царствованию, Сын Божий стал человеком,
и в Нем есть предвечная человечность.
У меня всегда было особенное почитание пророков
и пророческая сторона религии была особенно близка
и, быть может, подавляла
другие стороны.
И я всегда поминаю его в своих молитвах наряду с Достоевским
и некоторыми
другими любимыми.
В этом кружке были В.А. Кожевников,
друг Н. Федорова
и автор главной книги о нем, человек необъятной учености, Ф.Д. Самарин, Б. Мансуров, осколки старого славянофильства, ректор Московской духовной академии епископ Федор, аскетического типа.
Неточные совпадения
Осип. Давай их, щи, кашу
и пироги! Ничего, всё будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там
другой выход есть?
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть
и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то
другого приняли…
И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны
и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у того
и у
другого.
Городничий (жене
и дочери).Полно, полно вам! (Осипу.)Ну что,
друг, тебя накормили хорошо?