Неточные совпадения
Для философа было слишком много событий: я сидел четыре раза
в тюрьме, два раза
в старом режиме и два раза
в новом, был на три
года сослан на север, имел процесс, грозивший мне вечным поселением
в Сибири, был выслан из своей родины и, вероятно, закончу свою жизнь
в изгнании.
Писано
в Clamart и Pilat-plage
в 1940
году.
В 50
лет она была еще очень красивой женщиной.
Отец был кавалергардским офицером, но рано вышел
в отставку, поселился
в своем имении Обухове, на берегу Днепра, был одно время предводителем дворянства,
в Турецкую войну опять поступил на военную службу, потом
в течение 25
лет был председателем правления Земельного банка Юго-Западного края.
Когда умерла бабушка и меня привели на ее похороны, мне было
лет шесть, я был поражен, что она лежала
в гробу
в монашеском облачении и ее хоронили по монашескому обряду.
Первый раз ездил за границу семи
лет в Карлсбад, где моя мать лечила болезнь печени.
В 1814
году,
в Кульмском сражении, армия Наполеона побеждала русскую и немецкую армии.
Моя няня умерла
в глубокой старости, когда мне было около четырнадцати
лет.
Мальчиком я обыкновенно проводил
лето в великолепном имении моей тети, Ю.Н. Гудим-Левкович.
Надлом
в нашу семью внесли отношения между моими родителями и семьей моего брата, который был на пятнадцать
лет старше меня.
Я это проверил на опыте
в дни октябрьского переворота 17
года в Москве, когда бомбы летали над нашим домом и одна разорвалась
в нашем дворе.
У моей матери
в течение 40
лет была тяжелая болезнь печени.
Совсем маленьким я
год пролежал
в кровати, у меня была ревматическая горячка.
Я всегда почти испытываю тоску
в сумерки
летом на улице большого города, особенно
в Париже и
в Петербурге.
Когда Пеги сказал ее,
в 1900
году, он говорил не как воинствующий социолог, а как Пеги-человек обо всей своей жизни.
Были
годы, когда сильнее было «ницшевское», но «толстовское»,
в конце концов, оказалось сильнее.
Я начал формироваться во вторую половину 80
годов, когда
в России происходила подземная духовная работа.
С известного
года моей жизни я окончательно вошел
в мир познания, мир философский, и я живу
в этом мире и доныне.
В последние
годы я формулировал эту проблему как отчуждение
в процессе объективации единственно подлинного субъективного мира.
Вспоминаю, что я был на международном философском конгрессе
в Женеве
в 1904
году.
Позже,
в последние
годы, я пришел к тому, что самое бытие не первично и есть уже продукт рационализации, обработка мысли, то есть,
в сущности, пришел к отрицанию онтологической философии.
В последние
годы моей жизни моя философская мысль стала более сосредоточенной, и я пришел к окончательной форме своего философского миросозерцания.
В конце 90
годов образовалось марксистское течение, которое стояло на гораздо более высоком культурном уровне, чем другие течения революционной интеллигенции.
В 1898
году я был арестован по первому
в России большому социал-демократическому делу и исключен из университета.
В результате этого дела я был сослан на три
года в Вологодскую губернию.
Но дело, которое по обыкновению началось как дело судебное и кончилось
в административном порядке, продолжалось около двух
лет.
В эти
годы я постоянно спорил
в марксистских кругах с А.
В. Луначарским, который тоже был киевлянин.
В те
годы в меня проникло не только веяние Духа, но и веяние Диониса.
Но
в Вологде
в эти
годы были
в ссылке люди, ставшие потом известными: А.М. Ремизов, П.Е. Щеголев, Б.
В. Савинков, Б.А. Кистяковский, приехавший за ссыльной женой, датчанин Маделунг, впоследствии ставший известным датским писателем,
в то время представитель масляной фирмы, А. Богданов, марксистский философ, и А.
В. Луначарский, приехавший немного позже меня.
Летом я с удовольствием ездил на велосипеде по окрестностям Вологды, главным образом
в направлении остатков старинного монастыря.
Я принял участие
в двух съездах за границей
в 1903 и 1904
годах, на которых был конструирован Союз освобождения.
Многие из этих людей впоследствии играли роль
в качестве оппозиции
в Государственной думе и вошли
в состав Временного правительства 1917
года.
В статье, написанной
в 1907
году и вошедшей
в мою книгу «Духовный кризис интеллигенции», я довольно точно предсказал, что, когда
в России настанет час настоящей революции, то победят большевики.
Осенью 1904
года я переехал
в Петербург для редактирования нового журнала.
Лето 1904
года имело большое значение
в моей жизни.
Через несколько номеров журнала оказалось, что
в таком эклектическом виде «Новый путь» дальше существовать не может, и был создан новый журнал «Вопросы жизни», просуществовавший всего один
год в трудных условиях начинающейся революции.
То, что происходило во мне
в предшествующие
годы, соединение веяния Духа с веянием Диониса, соответствовало многому из того, что я нашел
в новой для меня петербургской атмосфере, но были и различия, которые потом усилились.
В эти
годы России было послано много даров.
Так,
в 40
годы на успех
в любви мог рассчитывать лишь идеалист и романтик,
в 60
годы лишь материалист и мыслящий реалист,
в 70
годы народник, жертвующий собой для блага и освобождения народа,
в 90
годы марксист.
Долгие вечера, до трех часов ночи, я проводил
в зиму 1905
года в разговорах с З.Н. Гиппиус.
Мне очень не нравилось, что эта литературная среда так легко приспособлялась к характеру революционной атмосферы 1905–1906
годов,
в которой было много дурного.
В течение трех
лет я был бессменным председателем на Ивановских средах.
Долгие
годы спустя
в правой обскурантской печати писали даже, что служили черную мессу.
Годы моей петербургской жизни
в общении с творцами культурного ренессанса были для меня сравнительно мало творческими.
Я уехал
в 1907
году из Петербурга, сначала
в деревню, а потом
в Париж, где провел зиму.
Так было не только
в Религиозно-философских обществах, но и
в спорах
в частных домах, напоминавших споры западников и славянофилов 40
годов.
В эти
годы подготовлялась русская оригинальная религиозная философия.
Нигилизм, захвативший
в 60
годы часть интеллигенции, теперь перешел на народный слой,
в который начало проникать элементарное просвещенство, культ естественных наук и техники, примат экономики над духовной культурой.
В детстве отец жил
в церковно-монашеской атмосфере, и его заставляли большую часть
года поститься.
Неточные совпадения
Городничий. Эк куда хватили! Ещё умный человек!
В уездном городе измена! Что он, пограничный, что ли? Да отсюда, хоть три
года скачи, ни до какого государства не доедешь.
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать
лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность
в поступках.
Бобчинский.
В том самом номере, где прошлого
года подрались проезжие офицеры.
Добчинский. Молодой, молодой человек;
лет двадцати трех; а говорит совсем так, как старик: «Извольте, говорит, я поеду и туда, и туда…» (размахивает руками),так это все славно. «Я, говорит, и написать и почитать люблю, но мешает, что
в комнате, говорит, немножко темно».
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь
в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что
лет уже по семи лежит
в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни
в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.