Неточные совпадения
Бецкий сказал о помещиках, что они говорят: «Не
хочу, чтобы философами
были те, кто мне служить должны» [См.: А. Щапов. «Социально-педагогические условия умственного развития русского народа».].
Влияние масонства подготовило у нас и пробуждение философской мысли в 30-е годы,
хотя в самом масонстве оригинальных философских мыслей не
было.
Многие декабристы
были люди умеренные и даже монархисты,
хотя и противники монархии самодержавной.
«Может
быть, преувеличением
было опечалиться
хотя бы на минуту за судьбу народа, из недр которого вышла могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина».
«Все прекрасное, благородное, христианское нам необходимо, как свое,
хотя бы оно
было европейское».
Западники
были такие же русские люди, как и славянофилы, любили Россию и страстно
хотели для нее блага.
Это значит, что философски он
был близок к материализму,
хотя и не глубокому, и
был атеистом.
Русский мужик более личность, чем западный буржуа,
хотя бы он
был крепостным.
Все
хотят «казаться вместо того, чтобы
быть».
Я не
хочу счастья и даром, если не
буду спокоен насчет каждого из моих братьев по крови…
Можно ли согласиться на сотворение мира, если в мире этом
будет невинное страдание, невинное страдание
хотя бы одного ребенка?
«Свое собственное, вольное и свободное хотение, — говорит подпольный человек, — свой собственный,
хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы до сумасшествия, — вот это-то и
есть та самая, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и которой все системы и теории постепенно разлетаются к черту».
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не
будут жечь, никому не
будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения,
будет молить себе конца, и не
будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть; когда не
будет бессмысленных форм и обрядов, не
будет договоров и условий на чувства, не
будет долга и обязанностей, и воля
будет уступать не воле, а одной любви; когда не
будет мужей и жен, а
будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу
быть счастлив без тебя, я
буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее жертвы, если по великодушию она
захочет остаться с ним, но, подобно Богу, скажет ей:
хочу милости, а не жертв…
Вы сказали бы помещику, что так как его крестьяне — его братья во Христе, а как брат не может
быть рабом своего брата, то он и должен или дать им свободу, или
хотя, по крайней мере, пользоваться их трудами как можно выгоднее для них, сознав себя, в глубине своей совести, в ложном положении в отношении к ним».
Этот же хаос Тютчев чувствует и за внешними покровами истории и предвидит катастрофы. Он не любит революцию и не
хочет ее, но считает ее неизбежной. Русской литературе свойствен профетизм, которого нет в такой силе в других литературах. Тютчев чувствовал наступление «роковых минут» истории. В стихотворении, написанном по совсем другому поводу,
есть изумительные строки...
Полемизируя с правым христианским лагерем, Вл. Соловьев любил говорить, что гуманистический процесс истории не только
есть христианский процесс,
хотя бы то и не
было сознано, но что неверующие гуманисты лучше осуществляют христианство, чем верующие христиане, которые ничего не сделали для улучшения человеческого общества.
К. Леонтьев не только не верит в возможность царства правды и справедливости на земле, но он и не
хочет осуществления правды и справедливости, предполагая, что в таком царстве не
будет красоты, которая всюду для него связана с величайшими неравенствами, несправедливостями, насилиями и жестокостями.
Народничество не
есть национализм,
хотя могло принимать националистическую окраску.
Торжествующая на Западе буржуазность их отталкивала,
хотя, может
быть, с меньшей остротой, чем Герцена.
Этим он
хотел сказать, что в России не
будет революции буржуазной, либеральной, а
будет революция социальная.
Он ничего не
хотел для себя, он весь
был жертва.
Социализм Чернышевского
был близок народническому социализму Герцена, он тоже
хотел опираться на крестьянскую общину и на рабочую артель, так же
хотел избежать капиталистического развития для России.
Серьезную и глубокую связь между мужчиной и женщиной, основанную на подлинной любви, интеллигентные русские считают подлинным браком,
хотя бы он не
был освящен церковным и государственным законом.
Выражено в крайней форме, но тут «нигилист» Писарев
был ближе к Евангелию, чем «империалист»,
хотя бы и православный, считающий конечной целью могущество государства.
Он
был единственный из старых революционеров, который
хотел власти и думал о способах ее приобретения.
Они сознавали,
хотя и не всегда удачно выражали это, что русская идея не
есть идея культуры.
Я говорил уже, что русская литература не
была ренессансной, что она
была проникнута болью о страданиях человека и народа и что русский гений
хотел припасть к земле, к народной стихии.
Это различие по существу,
хотя и в другой терминологии,
было у славянофилов, у Герцена, у К. Леонтьева и многих других.
Нельзя, впрочем, сказать, что в России не
было никакой связи с Грецией, она существовала через греческую патристику,
хотя и
была прервана.
Писарев
хочет бороться за индивидуальность, за право личности, и тут у него
есть что-то свое, оригинальное.
Мы увидим, что тут
было противоречие у Толстого, ибо религию свою он
хотел основать на разуме.
Огромная разница еще в том, что в то время как Руссо не остается в правде природной жизни и требует социального контракта, после которого создается очень деспотическое государство, отрицающее свободу совести, Толстой не
хочет никакого социального контракта и
хочет остаться в правде божественной природы, что и
есть исполнение закона Бога.
Наиболее близок к этому
был Н. Федоров, который тоже обличал ложь культуры и
хотел полного изменения мира, достижения родства и братства не только социального, но и космического.
Он принимает империю, но
хочет, чтобы она
была культурной и впитала в себя либеральные правовые элементы.
Славянофилы
были уверены, что русский народ не любит власти и государствования и не
хочет этим заниматься,
хочет остаться в свободе духа.
В действительности русское самодержавие, особенно самодержавие Николая I,
было абсолютизмом и империализмом, которых славянофилы не
хотели,
было чудовищным развитием всесильной бюрократии, которую славянофилы терпеть не могли.
Вот с этим Л. Толстой не мог примириться, и это делает ему великую честь,
хотя бы его религиозная философия
была слабой и его учение практически неосуществимым.
И так
было не только в религиозных направлениях, но и в направлениях внерелигиозных и богоборческих,
хотя бы это и не
было сознано.
Он
хотел осуществления христианства в путях истории, в человеческом обществе, а не в индивидуальной только душе, он искал Царства Божьего, которое
будет явлено еще на этой земле.
Иванова; с ним очень связана проблематика начала века,
хотя, в узком смысле, соловьевства у нас, может
быть, и не
было.
Из этой глубины восклицает человек, что он
хочет «по своей глупой воле» пожить и что «дважды два — четыре»
есть начало смерти.
Всю жизнь у этого гордого, полного страстей, важного барина, настоящего гранд-сеньора,
была память о смерти, и все время он
хотел смириться перед волей Бога.
Оригинальность его
была в том, что он не столько
хотел осуществления в полноте жизни христианских принципов, сколько приобретения полноты жизни самого Христа, как бы продолжения воплощения Христа во всей жизни.
Григория Нисского превосходит святоотеческую антропологию, он
хотел поднять достоинство человека, для него человек
был не только грешным существом, но и действительно
был образом и подобием Божиим и микрокосмом [Сейчас католики, главным образом иезуиты, заинтересовались св. Григорием Нисским.
Он
был духовным странником, он
хотел им сделаться во всей своей жизни, что ему не удавалось.
Л. Толстой не
был эволюционистом, который
хотел бы постепенного движения истории к вожделенному концу, к Царству Божьему.
Чешковский
был, конечно, большим оптимистом, он
был полон надежды на скорое наступление нового эона,
хотя вокруг
были малоотрадные события.
В некоторых отношениях я готов поставить мысль Чешковского выше мысли Вл. Соловьева,
хотя личность последнего
была сложнее и богаче, в ней
было больше противоречий.
Был очень пережит Ницше,
хотя и не всеми одинаково.
Он не
хочет видеть, что последнее слово христианства
есть не распятие, а Воскресение.