Неточные совпадения
Особенное значение XIX в. определяется тем, что, после долгого безмыслия,
русский народ, наконец, высказал себя в
слове и мысли и сделал это в очень тяжелой атмосфере отсутствия свободы.
Верили, что
русский народ, наконец, скажет свое
слово миру и обнаружит себя.
Когда Радищев в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» написал
слова: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала», —
русская интеллигенция родилась.
Закончу это историческое введение
словами св. Александра Невского, которые можно считать характерными для России и
русского народа: «Не в силе Бог, а в правде».
Трагедия
русского народа в том, что
русская власть не была верна этим
словам.
Словом, Чаадаев проникается
русской мессианской идеей.
Славянофилы не поняли неизбежности реформы Петра для самой миссии России в мире, не хотели признать, что лишь в петровскую эпоху стали возможны в России мысль и
слово, и мысль самих славянофилов, стала возможна и великая
русская литература.
Перечисляя грехи прошлого и призывая молиться и каяться, он произносит волнующие ныне
слова: «Когда враждой упоены, вы звали чуждые дружины на гибель
русской стороны».
Вот
слова, наиболее характеризующие К. Леонтьева: «Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей восходил на Синай, что эллины строили себе изящные Акрополи, римляне вели пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, или немецкий, или
русский буржуа в безобразной комической своей одежде благодушествовал бы „индивидуально“ и „коллективно“ на развалинах всего этого прошлого величия?..
Достоевскому принадлежат самые изумительные
слова о Западной Европе, равных которым не сказал ни один западник, в них обнаруживается
русский универсализм.
В этих
словах намечается уже религиозная драма, пережитая Гоголем. Лермонтов не был ренессансным человеком, как был Пушкин и, может быть, один лишь Пушкин, да и то не вполне.
Русская литература пережила влияние романтизма, который есть явление западноевропейское. Но по-настоящему у нас не было ни романтизма, ни классицизма. У нас происходил все более и более поворот к религиозному реализму.
Белинскому принадлежат
слова: «Не в парламент пошел бы освобожденный
русский народ, а в кабак побежал бы пить вино, бить стекла и вешать дворян».
Тут нужно вспомнить
слова Вл. Соловьева:
русским нигилистам свойствен такой силлогизм — человек произошел от обезьяны, следовательно, будем любить друг друга.
Поэтому свобода любви в глубоком и чистом смысле
слова есть
русский догмат, догмат
русской интеллигенции, он входит в
русскую идею, как входит отрицание смертной казни.
Русская литература XIX в., которая в общем словоупотреблении была самым большим проявлением
русской культуры, не была культурой в западном классическом смысле
слова, и она всегда переходила за пределы культуры.
Ему принадлежат
слова, что
русский народ — народ-богоносец.
Он, во всяком случае, верил в великую богоносную миссию
русского народа, верил, что
русскому народу надлежит сказать свое новое
слово в конце времен.
Но у Мережковского нельзя уже найти этого необыкновенного правдолюбия
русской литературы, у него все двоится, он играет сочетаниями
слов, принимая их за реальности.
Слово «большевизм» оказалось отличным символом для
русской революции,
слово же «меньшевизм» — негодным.
Сердцеведением и мудрым познаньем жизни отзовется слово британца; легким щеголем блеснет и разлетится недолговечное слово француза; затейливо придумает свое, не всякому доступное, умно-худощавое слово немец; но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное
русское слово.
За кофе читал газеты. Корректно ворчали «Русские ведомости», осторожно ликовало «Новое время», в «
Русском слове» отрывисто, как лает старый пес, знаменитый фельетонист скучно упражнялся в острословии, а на второй полосе подсчитано было количество повешенных по приговорам военно-полевых судов. Вешали ежедневно и усердно.
Неточные совпадения
«Наддай!» — я
слово выронил, — // Под
слово люди
русские // Работают дружней.
И
русскую деву влекли на позор, // Свирепствовал бич без боязни, // И ужас народа при
слове «набор» // Подобен был ужасу казни?
Странное дело! оттого ли, что честолюбие уже так сильно было в них возбуждено; оттого ли, что в самых глазах необыкновенного наставника было что-то говорящее юноше: вперед! — это
слово, производящее такие чудеса над
русским человеком, — то ли, другое ли, но юноша с самого начала искал только трудностей, алча действовать только там, где трудно, где нужно было показать бóльшую силу души.
Где же тот, кто бы на родном языке
русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее
слово: вперед? кто, зная все силы, и свойства, и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановеньем мог бы устремить на высокую жизнь
русского человека? Какими
словами, какой любовью заплатил бы ему благодарный
русский человек. Но веки проходят за веками; полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлют непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить его, это всемогущее
слово.
А уж куды бывает метко все то, что вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких иных племен, а всё сам-самородок, живой и бойкий
русский ум, что не лезет за
словом в карман, не высиживает его, как наседка цыплят, а влепливает сразу, как пашпорт на вечную носку, и нечего прибавлять уже потом, какой у тебя нос или губы, — одной чертой обрисован ты с ног до головы!