Неточные совпадения
Тютчев сказал: «Умом России
не понять, аршином общим
не измерить, у ней особенная стать, в Россию можно только
верить».
Но все они
верили, что Россия
не должна повторять путь Запада и что славяно-русский мир — мир будущего.
«Объясните мне, пожалуйста, — говорит он, — отчего
верить в Бога смешно, а
верить в человека
не смешно;
верить в человечество
не смешно, а
верить в Царство Небесное — глупо, а
верить в земные утопии — умно?» Из западных социальных мыслителей ему ближе всех Прудон.
Нужно
верить не в народную веру, а в самые божественные предметы.
Одно время К. Леонтьев
верил, что на Востоке, в России, возможны еще культуры цветущей сложности, но это
не связано у него было с верой в великую миссию русского народа.
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо
верю этому, настанет время, когда никого
не будут жечь, никому
не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и
не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть; когда
не будет бессмысленных форм и обрядов,
не будет договоров и условий на чувства,
не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать
не воле, а одной любви; когда
не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я
не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и
не примет ее жертвы, если по великодушию она захочет остаться с ним, но, подобно Богу, скажет ей: хочу милости, а
не жертв…
Он вспоминает: «Белинский
верил всем существом своим, что социализм
не только
не разрушает свободу личности, а, напротив, восстанавливает ее в неслыханном величии».
Но во всяком случае славянофилы
верили, что пути России особые, что у нас
не будет развития капитализма и образования сильной буржуазии, что сохранится общинность русского народного быта в отличие от западного индивидуализма.
Но он
верил, что это промышленное развитие может совершаться
не западным капиталистическим путем.
Он
верил, что «начнется переворот
не где-нибудь, а именно в России, потому что нигде, как в русском народе,
не удержалось в такой силе и чистоте христианское мировоззрение».
Он, прежде всего,
верит в стихию, а
не в сознание.
Профетизм его
не имеет обязательной связи с его теократической схемой и даже опрокидывает ее, Вл. Соловьев
верил в возможность новизны в христианстве, он был проникнут мессианской идеей, обращенной к будущему, и в этом он нам наиболее близок.
Он
верил, что возвращение жизни всем умершим, активное воскрешение, а
не пассивное лишь ожидание воскресения, должно быть
не только христианским делом, внехрамовой литургией, но и делом позитивно-научным, техническим.
Он хочет братства людей
не только в пространстве, но и во времени, и
верит в возможность изменения прошлого.
И Левина поразило то спокойное, унылое недоверие, с которым дети слушали эти слова матери. Они только были огорчены тем, что прекращена их занимательная игра, и
не верили ни слову из того, что говорила мать. Они и не могли верить, потому что не могли себе представить всего объема того, чем они пользуются, и потому не могли представить себе, что то, что они разрушают, есть то самое, чем они живут.