Неточные совпадения
Религиозная вера лежит в основе и всякой
цивилизации, и всего пути
истории, и философской мысли.
Нет общечеловеческой
цивилизации, нет общечеловеческой
истории.
Русская мысль подвергла сомнению оправданность мировой
истории и
цивилизации.
Русский атеизм родился из сострадания, из невозможности перенести зло мира, зло
истории и
цивилизации.
Л. Толстой с небывалым радикализмом восстает против неправды и лжи
истории,
цивилизации, основ государства и общества.
По своим исканиям правды, смысла жизни, исканиям Царства Божьего, своим покаяниям, своему религиозно-анархическому бунту против неправды
истории и
цивилизации он принадлежит русской идее.
В отношении к этому миру, к
истории, к современной
цивилизации настроение было эсхатологическое.
Он хотел выхода из
истории, из
цивилизации в природную божественную жизнь.
Философия
истории и социология К. Леонтьева, которая имела биологическую почву, учили о неотвратимом наступлении дряхлости всех обществ, государств и
цивилизаций.
В моем отношении к неправде окружающего мира, неправде
истории и
цивилизации в очень ранней молодости большое значение для меня имел Л. Толстой, а потом — К. Маркс.
Не помню, как я очутился внизу, в одной из общественных уборных при станции подземной дороги. Там, наверху, все гибло, рушилась величайшая и разумнейшая во всей
истории цивилизация, а здесь — по чьей-то иронии — все оставалось прежним, прекрасным. И подумать: все это — осуждено, все это зарастет травой, обо всем этом — будут только «мифы»…
Ирландцы, — говорит Бокль, [Бокль Генри Томас (1821–1862) — английский либерально-буржуазный историк и социолог-позитивист, автор известной книги «
История цивилизации в Англии», переведенной на русский язык.] — несвободны потому, что питаются картофелем.
Неточные совпадения
— Женевские идеи — это добродетель без Христа, мой друг, теперешние идеи или, лучше сказать, идея всей теперешней
цивилизации. Одним словом, это — одна из тех длинных
историй, которые очень скучно начинать, и гораздо будет лучше, если мы с тобой поговорим о другом, а еще лучше, если помолчим о другом.
В заключение упомяну о знаменитой
истории картофельного бунта и о том, как Николай приобщал к благам петербургской
цивилизации кочующих цыган.
Мережковский совсем не чувствителен к правде толстовского протеста против лжи и неправды, на которых покоится
история и
цивилизация.
Но сейчас я остро сознаю, что, в сущности, сочувствую всем великим бунтам
истории — бунту Лютера, бунту разума просвещения против авторитета, бунту «природы» у Руссо, бунту французской революции, бунту идеализма против власти объекта, бунту Маркса против капитализма, бунту Белинского против мирового духа и мировой гармонии, анархическому бунту Бакунина, бунту Л. Толстого против
истории и
цивилизации, бунту Ницше против разума и морали, бунту Ибсена против общества, и самое христианство я понимаю как бунт против мира и его закона.
С блаженной памяти государя Петра Алексеевича
история русской
цивилизации принимает характер, так сказать, пионерный.