Неточные совпадения
Таким веком я
буду считать XIX в., век мысли и слова и вместе с тем век острого раскола, столь для России характерного, как внутреннего освобождения и напряженных духовных и социальных исканий.
Из Вавилона регалии на царство достаются православному царю вселенной,
так как в Византии
было крушение веры и царства.
Так же в жизни религиозной многие секты и ереси
были уходом из официальной церковности, в которой
был тот же гнет, что и в государстве, и духовная жизнь омертвела.
Так было в народе,
так будет в русской революционной интеллигенции XIX в., тоже раскольничьей, тоже уверенной, что злые силы овладели церковью и государством, тоже устремленной к граду Китежу, но при ином сознании, когда «нетовщина» распространилась на самые основы религиозной жизни.
Это
была эпоха мистических течений, масонских лож, интерконфессионального христианства, Библейского Общества, Священного союза и теократических мечтаний, Отечественной войны, декабристов, Пушкина и развития русской поэзии, эпоха русского универсализма, который имел
такое определяющее значение для русской духовной культуры XIX в.
Александр I
был связан с масонством и
так же, как и масоны, искал истинного и универсального христианства.
Таким первым тайным обществом
был «Союз спасения».
Так можно
было определить русскую тему XIX в.: бурное стремление к прогрессу, к революции, к последним результатам мировой цивилизации, к социализму и вместе с тем глубокое и острое сознание пустоты, уродства, бездушия и мещанства всех результатов мирового прогресса, революции, цивилизации и пр.
Киреевский, им выражена
так: «Внутреннее сознание, что
есть в глубине души живое общее сосредоточие для всех отдельных сил разума, и одно достойное постигать высшую истину —
такое сознание постоянно возвышает самый образ мышления человека: смиряя его рассудочное самомнение, оно не стесняет свободы естественных законов его мышления; напротив, укрепляет его самобытность и вместе с тем добровольно подчиняет его вере».
Киреевский противополагает тип русского богословия типу богословия западного, то это нужно понимать, как программу, план русского богословия,
так как никакого русского богословия не
было, оно лишь начинается с Хомякова.
И
так всегда
было у славянофилов.
Так как все должно
быть органическим, то не должно
быть ничего формального, юридического, не нужны никакие правовые гарантии.
Если Беккария и имел влияние на русское уголовное законодательство, то отвращение к смертной казни не
было ни одним народом
так усвоено, как народом русским, у которого нет склонности смотреть на зрелище казни.
«Где, в каком углу современного Запада найдете вы
такие группы отшельников мысли, схимников науки, фанатиков убеждений, у которых седеют волосы, а стремления вечно юны?» Это и
есть русская интеллигенция.
При
таком философском миросозерцании трудно
было оправдать мессианскую веру в русский народ, трудно
было обосновать философию истории и этику Герцена.
«Как рыцарь
был первообразом мира феодального,
так купец стал первообразом нового мира; господа заменились хозяевами».
Это
была борьба за личность, и это очень русская проблема, которая с
такой остротой
была выражена в письме Белинского к Боткину, о чем речь
будет в следующей главе.
Данилевский совершенно прав, когда он говорит, что
так называемая европейская культура не
есть единственная возможная культура, что возможны другие типы культуры.
Европа
так же
была отечеством нашим, как и Россия.
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о
такой горячей минувшей жизни, о
такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и свою науку, что я знаю заранее, паду на землю и
буду целовать эти камни и плакать над ними — в то же время убежденный всем сердцем своим в том, что все это уже давно кладбище и никак не более».
Вы сказали бы помещику, что
так как его крестьяне — его братья во Христе, а как брат не может
быть рабом своего брата, то он и должен или дать им свободу, или хотя, по крайней мере, пользоваться их трудами как можно выгоднее для них, сознав себя, в глубине своей совести, в ложном положении в отношении к ним».
Этот же хаос Тютчев чувствует и за внешними покровами истории и предвидит катастрофы. Он не любит революцию и не хочет ее, но считает ее неизбежной. Русской литературе свойствен профетизм, которого нет в
такой силе в других литературах. Тютчев чувствовал наступление «роковых минут» истории. В стихотворении, написанном по совсем другому поводу,
есть изумительные строки...
К. Леонтьев не только не верит в возможность царства правды и справедливости на земле, но он и не хочет осуществления правды и справедливости, предполагая, что в
таком царстве не
будет красоты, которая всюду для него связана с величайшими неравенствами, несправедливостями, насилиями и жестокостями.
И
так всегда
будет, если
будут утверждать человека вне Богочеловечества.
Так было не только в социализме утопическом, но и в социализме народническом в 70-е годы.
Ошибочно
было бы думать, что социализм Белинского
был сентиментальным, он
был страстным, но не сентиментальным, и в нем звучали зловещие ноты: «Люди
так глупы, что их насильно нужно вести к счастью».
Такие люди составляют нравственный капитал, которым впоследствии
будут пользоваться менее достойные люди.
Тут нужно вспомнить слова Вл. Соловьева: русским нигилистам свойствен
такой силлогизм — человек произошел от обезьяны, следовательно,
будем любить друг друга.
Социализм Чернышевского
был близок народническому социализму Герцена, он тоже хотел опираться на крестьянскую общину и на рабочую артель,
так же хотел избежать капиталистического развития для России.
Он
был человек страстей, в нем
была сильная стихия земли, инстинктами своими он
был привязан к той самой земной жизни, от неправды которой он
так страдал.
Но
такой нигилизм может
быть связан с утонченностью и совсем не принадлежит эпохе просвещения.
Таким началом может
быть лишь духовное начало, внутренняя опора свободы человека, начало, не выводимое извне, из природы и общества.
Самодержавная монархия, основанная на народном избрании и народном доверии,
есть минимум государства, минимум власти,
так, по крайней мере, должно
быть.
Христиане обычно строят и организуют свою практическую жизнь на всякий случай
так, чтобы это
было выгодно и целесообразно и дела шли хорошо, независимо от того,
есть ли Бог или нет Бога.
И
так было не только в религиозных направлениях, но и в направлениях внерелигиозных и богоборческих, хотя бы это и не
было сознано.
В России не
было философов
такого размера, как наши писатели, как Достоевский и Л. Толстой.
Особенно бросается в глаза, что, говоря о православной церкви, Хомяков имеет в виду идеальное православие,
такое, каким оно должно
быть по своей идее, а говоря о католической церкви, он имеет в виду католичество эмпирическое,
такое, каким оно
было в исторической действительности, часто неприглядной.
Так же рационально-логическое не может
быть критерием истинности догматов.
Так, эмпиризм сам по себе
есть заблуждение, но в нем
есть частичная истина, которая должна войти в теорию познания более высшего типа.
Так, гуманизм в своем исключительном самоутверждении
есть заблуждение и неправда, но в нем
есть и большая истина, которая входит в богочеловеческую жизнь.
Но, тем не менее, соловьевское учение о Богочеловечестве
есть оригинальный плод русской мысли, этого учения в
такой форме нет ни у Шеллинга, ни у других представителей западной мысли.
В своей критике, в которой
было много правды, он зашел
так далеко, что начал отрицать самые первоосновы христианства и пришел к религии более близкой к буддизму.
Но отлучение
было возмутительно потому, что оно
было применено к человеку, который
так много сделал для пробуждения религиозных интересов в обществе безбожном, в котором люди, мертвые для христианства, не отлучались.
Новым у него
был исключительный интерес к вопросу об отношении православия к современности,
так и называется одна из его книг [См. его книги «Об отношении православия к современности» и «О современных потребностях мысли и жизни, особенно русской».].
Так, он справедливо думает, что душа должна предсуществовать, что она вечно
была в Боге, что мир создан не во времени, а в вечности.
Но
были и
такие, которым удавалось соединить совершенную свободу науки с искренней православной верой.
Так, например, книга Несмелова «Догматическая система св. Григория Нисского»
была искажена духовной цензурой, его заставили изменить конец книги в смысле неблагоприятном для учения св.
Так было после французской революции и наполеоновских войн [Много интересных материалов можно найти у A. Wiatte: «Les sources occultes du romantisme». Deux volumes.].
Буржуазные же пороки у русских
есть, именно пороки, которые
такими и сознаются.
Вообще у русских
было сравнительно слабо иерархическое чувство, или оно существовало в отрицательной форме низкопоклонства, т. е. опять-таки порока, а не добродетели.