Неточные совпадения
Личность и есть образ и подобие Божье в человеке, и потому она возвышается над природной
жизнью.
Если нет Бога как источника сверхличных ценностей, то нет и ценности
личности, есть лишь индивидуум, подчиненный родовой природной
жизни.
Центр нравственной
жизни в
личности, а не в общностях.
В
личности идея или идеальная ценность есть конкретная полнота
жизни.
Основным для него является противоположение не человека и животного, а
личности и организма, духа и
жизни.
Индивидуум в своем биологическом самоутверждении и эгоцентризме может оторваться от
жизни рода, но это само по себе никогда не ведет к утверждению
личности, к ее раскрытию и расцвету.
Этика закона разом и в высшей степени человечна, приспособлена к человеческим нуждам и потребностям, к человеческому уровню, и в высшей степени бесчеловечна, беспощадна к человеческой
личности, к ее индивидуальной судьбе и к ее интимной
жизни.
И нравственная
жизнь человека и ныне еще раздирается между нравственными понятиями и оценками, образовавшимися, когда господствовал род и был субъектом нравственной
жизни, и нравственными понятиями и оценками, образовавшимися, когда поднялась
личность и стала субъектом нравственной
жизни.
Этика закона, выработанная в эпоху абсолютного господства рода и общества над
личностью, терзает
личность и тогда, когда уже пробудилась личная совесть и в нее перенесен центр тяжести нравственной
жизни.
Обыденность (man sagt, on dit, говорят) есть охлаждение творческого огня
жизни, и нравственное сознание в обыденности всегда определяется не тем, что думает сама
личность, а тем, что думают другие, не своей совестью, а чужой совестью.
Когда Платон в «Горгии» говорит, что лучше самому испытать несправедливость, чем причинить ее другим, он уже переносит центр тяжести нравственной
жизни и нравственных ценностей в глубину
личности.
Этика закона, как этика греха, узнается потому, что она знает отвлеченное добро, отвлеченную норму добра, но не знает человека, человеческой
личности, неповторимой индивидуальности и ее интимной внутренней
жизни.
Кантовская этика закона противополагает себя принципу эвдемонизма, счастья как цели человеческой
жизни, но под счастьем и эвдемонизм понимает отвлеченную норму добра и совсем не интересуется счастьем живой неповторимой индивидуальной человеческой
личности.
И мы стоим перед следующим парадоксом: закон не знает живой, конкретной, индивидуально неповторимой
личности, не проникает в ее интимную
жизнь, но закон охраняет эту
личность от посягательств и насилия со стороны других
личностей, охраняет независимо от того, каково направление и духовное состояние других
личностей.
Христианство прежде всего очень повысило сознание бесконечной ценности всякой человеческой души, человеческой
жизни, человеческой
личности, а значит, и бесконечной ценности души,
жизни и
личности грешника и «злого».
С душой,
личностью,
жизнью грешников совсем нельзя поступать, как со средством для осуществления «добра» и для торжества «добрых».
Быть до конца
личностью и
личности не изменять, быть индивидуальностью и индивидуальным во всех актах своей
жизни есть абсолютный нравственный императив, который формулируется парадоксально.
И человеческая
личность есть верховная ценность не потому, что она является носителем общеобязательного нравственного закона, как у Канта, а именно потому, что она есть Божья идея и Божий образ, носитель божественного начала
жизни.
Только
личность есть подлинно творческое и пророческое начало в нравственной
жизни, она выковывает новые ценности.
И трагизм вырастал из того, что Гамлет был
личностью, переросшей это древнее верование, и инстинкт мести не был у него целостным, он был человек раздвоенный, рефлектирующий и этим ослабленный, мышление уже приобрело слишком большую власть над его
жизнью.
И тогда трагизм из конфликта
личности с социальной средой переносится во внутреннюю духовную
жизнь.
Любовь есть всегда любовь к
личности, видение этой
личности в Боге и утверждение вечной
жизни этой
личности через излучающуюся энергию.
Любовь не может быть отвлеченно-духовной, не видящей конкретно-целостную
личность, любовь может быть лишь духовно-душевной, основанной на сращении духовного и душевного начал
жизни.
Неодухотворенная, неосмысленная и непросветленная любовь родителей к детям, даже любовь к друзьям, к близким может нести с собой разрушение
личности и
жизни, может сеять семя смерти.
Этически нужно стремиться к такому строю
жизни, в котором принцип личный, общественный и государственный взаимодействуют и ограничивают друг друга, давая
личности максимальную свободу творческой духовной
жизни.
Есть несоизмеримость между бесконечной духовной
жизнью, раскрывающейся в глубине
личности, и государством, для которого бесконечность духа непроницаема.
Есть два вопроса: вопрос о предупреждении войны, о борьбе за духовный и социальный строй
жизни, при котором война будет невозможной, и вопрос об отношении
личности к войне, когда она уже началась и стала роком.
Государственная и социальная
жизнь христиан основывалась не на любви, братстве и свободе духа, а на равнодушии, вражде, на отрицании достоинства человеческой
личности, на несправедливости, насилии и принуждении.
На почве идеологии буржуазно-капиталистической и социалистически-капиталистической не может быть даже поставлена внутренняя проблема труда, ибо для них не существует
личности как верховной ценности; ценность
личности, ее внутренней
жизни и судьбы, заслонена и задавлена ценностями хозяйственно-экономических благ, ценностями хозяйственной мощи общества или справедливым распределением в нем хозяйственных благ.
«Капитализм» и «коммунизм», взятые как символы, ибо в конкретно-реальной
жизни обществ они в таком отвлеченном виде не даны, одинаково отрицают самоценность
личности.
И эта частичная десоциализация совсем не значит, что
личность делается антисоциальной, ибо
личность призвана к социальной
жизни и к социальному действию.
И потому борьба против капитализма за освобождение труда и трудящихся совсем не должна означать борьбу за окончательную социализацию
личности и обобществление всей ее
жизни, ибо это было бы отрицанием
личности и свободы духа.
Это есть окончательная власть социальной обыденности над
личностью, лишающая ее свободы духовной
жизни, свободы совести и мысли.
Бороться против эксплуатации и насилия, за повышение качества своей
жизни изолированная
личность бессильна, она может вести эту борьбу лишь в соединении с другими
личностями, лишь социально, и в этом оправдание рабочего движения.
Христианская этика вообще и этика творчества в частности не приемлет материалистического миросозерцания, основанного на господстве количества и отрицании качества, требующего уравнения по низшему, не допускает метафизики равенства, истребляющего бытие, т. е. метафизики антиперсоналистической, отрицающей
личность и ее духовную
жизнь.
Поэтому оказывается неизбежным механически-материалистическое сцепление
личностей для борьбы за улучшение своей
жизни.
Поэтому в
жизни пола происходит особенно трагический конфликт
личности и общества, фатальное столкновение личных и общественных судеб.
Именно потому, что в
жизни общества интимно-личное делается общественно регулируемым и
личность должна отвечать перед обществом за чувства и действия, в которых нет ничего социального и которые социально уловимы лишь в своих последствиях, нет области, в которую проникло бы столько лицемерия и в суждениях о которой проявлялось бы столько трусости.
Хотя
жизнь пола оставалась для христианской мысли исключительно фактом физиологическим и социальным и отнесена была к
жизни рода, а не
личности, христианская церковь установила таинство брака.
Сокровенная
жизнь пола и половой любви есть тайна двух
личностей.
Цель и смысл соединения мужчины и женщины лежит не в роде и не в обществе, а в
личности, в ее стремлении к полноте и к цельности
жизни, к вечности.
Смысл же любви, ее идея и принцип есть победа над падшей
жизнью пола, в которой
личность и дух превращены в орудие безличного рода и достигается дурная бесконечность вместо вечности.
Личности как высшей ценности в нравственной
жизни не существует без сверхличного, без универсального, без ценности идеи, которую она в себе несет и осуществляет.
Но победа рождения над смертью не хочет знать
личности, ее судьбы и ее упований, она знает лишь
жизнь рода.
Лишь в эпоху эллинистическую, ко времени явления Христа в религиозном сознании иудаизма духовный элемент начинает освобождаться от власти элемента натуралистического, что означает высвобождение
личности, выход ее из растворенности в родовой, народной
жизни.
Бессмертная и вечная
жизнь человеческой
личности возможна и есть не потому, что таков естественный состав человеческой души, а потому, что воскрес Христос и победил смертоносные силы мира, что в космическом чуде Воскресения смысл победил бессмыслицу.
Для Розанова подлинной первореальностью и носителем
жизни является не
личность, а род.
Но трагическая проблема смерти есть проблема
личности, а не рода, и она переживается со всей остротой, когда
личность переживает себя и сознает себя подлинным бытием и носителем
жизни.
И утверждение верховной ценности
личности совсем не есть забота о личном спасении, а есть выражение высшего творческого призвания
личности в
жизни мировой.