Неточные совпадения
Познание
есть всегда победа над древним, изначальным
страхом, ужасом.
Кто испытывает
страх перед традиционными нравственными понятиями и оценками, всегда имеющими социальный источник, тот не способен к этическому познанию, ибо этическое познание
есть нравственное творчество.
Победа над
страхом есть духовный познавательный акт.
Прохождение через опыт
страха может
быть очень глубоким, как то и
было, напр., у Киркегардта.
Но творческое достижение познания
есть победа над
страхом.
Познание
есть бесстрашие, победа над
страхом.
И вместе с тем
страх есть последствие грехопадения.
И вместе с тем
страх должен
быть преодолен, совершенная любовь изгоняет
страх.
В нем
был невероятный ужас,
страх, который никогда не
был побежден.
Киркегардт, который
был замечательным психологом, определяет человека по переживаемому им
страху и ужасу.
Этика закона, этика сознания, подавляющая подсознание и не знающая сверхсознания,
есть порождение древнего аффекта
страха в человеке, и мы, христиане, видим в ней последствие первородного греха.
Традиционный принцип свободы воли совсем не
есть творческий принцип, и он не столько освобождает человека, сколько держит его в
страхе.
Древнее насилие клана и рода над человеком, установившее неисчислимое количество табу, запретов и вызывающее
страхи и ужасы, из нравственного закона, каким оно
было в древние времена, переходит в атавистические инстинкты, с которыми должно бороться более высокое нравственное сознание.
«Суббота» и
есть отвлеченное добро, идея, норма, закон,
страх нечистоты.
Не
страх наказания и ада, а бескорыстная и отрешенная любовь к Богу и божественному в жизни, к правде и совершенству, к положительной ценности должна
быть признана положительным нравственным мотивом.
То раскрытие ценностей человеческой индивидуальности и ценности самой этой индивидуальности, которое ставит своей задачей этика творчества,
есть вместе с тем освобождение от нестерпимого
страха личности за себя и за свою судьбу,
страха, порождающего идолопоклонство и суеверия.
Творчество, творческое вдохновение
есть путь победы над
страхом, т. е. над основным аффектом жизни, порожденным первородным грехом.
Инстинкт в нравственной жизни человека играет двоякую роль: он унаследован от древней природы, от человека архаического, в нем говорит древний ужас и
страх, рабство и суеверие, жестокость и звериность, и в нем же
есть напоминание о рае, о древней свободе, о древней силе человека, о древней связи его с космосом, о первобытной стихии жизни.
И
страх будущего, свойственный каждому человеку,
есть прежде всего
страх грядущей смерти.
Творчество
есть благодатная энергия, делающая свободную волю свободной, свободной от
страха, от закона, от рефлексии и раздвоения.
Ложь
есть порождение
страха и заботы.
Страх, испытываемый тварью,
есть последствие первородного греха, отделения от Бога.
Страх есть основа греховной жизни, и он проникает в самые высшие духовные сферы, он заражает собой религиозную и нравственную жизнь.
Страх есть состояние дрожащей, трепещущей, падшей твари, которая находится в низинах бытия и которую со всех сторон подстерегают опасности.
Страх есть ожидание страданий, ударов, лишений, наступления врага, который отнимет блага жизни, отнимет и самую жизнь, ожидание болезни, бедности, беспомощности и беззащитности.
Страх есть состояние унижающее, а не возвышающее человека.
Древнее первобытное человечество
было одержимо
страхом, terror anticus,
страхом перед хаосом и неведомыми силами природы, перед которыми человек
был беспомощен,
страхом перед духами, перед демонами, перед богами, перед магами, перед царями, которые
были магами и обладали магической властью.
Страх есть самый древний аффект человеческой природы, им сопровождается самое рождение человека, и он всегда присутствует в подсознательном слое человеческой природы.
Магия не
есть только приобретение силы, борьба против опасностей и вызываемых ими
страхов, но она также источник
страхов и опасностей.
После того как первочеловек Адам пал, он должен
был прежде всего почувствовать
страх.
Отсутствие
страха есть райское состояние.
И наступление Царства Божьего
есть окончательная победа над
страхом, над
страхом жизни и
страхом смерти.
Религия
есть отношение к Божеству греховного человечества, а греховное человечество стоит под знаком
страха.
Только Евангелие освобождает от
страха, ибо освобождение от
страха есть действие благодати Христовой.
Тоска в отличие от
страха есть устремленность вверх, к высотам бытия, и мучение оттого, что находишься не на высотах.
Тоска и ужас свидетельствуют не только о том, что человек
есть падшее и низменное существо, как свидетельствует об этом
страх, но
есть также обличение высшей, горней, богоподобной природы человека, обличение его призвания к высшей жизни.
Забота, из которой Гейдеггер пытается вывести временное существование в падшем по своей сущности мире,
есть слабая первичная форма
страха.
Можно испытать заботу и
страх перед болезнью близкого человека и опасностью смерти, но, когда наступает минута смерти, заботы уже нет и нет обыденного
страха, а
есть мистический ужас перед тайной смерти,
есть тоска по миру, в котором смерти нет.
Страха перед Богом не может и не должно
быть, выражение «
страх Божий» неточное и требует истолкования, перед Богом можно испытывать лишь мистический ужас, ужас перед бесконечной тайной и испытывать тоску по Богу.
Внесение в нашу религиозную веру и в наше отношение к Богу религиозного
страха есть внесение категории обыденной природной жизни мира в высшую сферу, в которой она неприменима.
Страх может
быть перед злым зверем или перед инфекционными болезнями, но не перед Богом.
Но и
страх, принявший религиозный и нравственный характер, никогда не
есть движение вверх, в высоту, к Богу, а всегда
есть прикованность к низинам, к обыденности.
Нравственное различение, нравственная оценка и нравственный акт, которые совершаются лишь под влиянием
страха и в аффекте
страха, не могут иметь нравственного значения и
быть выражением духовности человека.
Этика социально детерминированная всегда
есть этика
страха, хотя бы она и принимала очень либеральные формы.
Всякая утилитарная этика
есть этика
страха.
Лишь этика духовности не
есть этика
страха.
Не определяйся в своих нравственных суждениях и действиях аффектом
страха, побеждай духовно
страх, определяйся чистым стремлением к высоте, к божественному, к чистой любви — это
есть абсолютный нравственный императив.
Этика эвдемонистическая,
будь этот эвдемонизм земной или небесный, в конце концов,
есть этика
страха, ибо человек боится за свое счастье и счастье других, ибо счастье со всех сторон подвергается опасностям и оно покупается оппортунизмом в оценках и действиях.
Страх эсхатологический, связанный с конечной судьбой человека и мира,
есть корыстная и обыденная подмена священного ужаса, бескорыстного и трансцендентного.
Пошлость
есть окончательное водворение на низинной плоскости, когда нет уже не только тоски по горнему миру и священного ужаса перед трансцендентным, но нет уже и
страха.
Неточные совпадения
Бобчинский (Добчинскому). Вот это, Петр Иванович, человек-то! Вот оно, что значит человек! В жисть не
был в присутствии такой важной персоны, чуть не умер со
страху. Как вы думаете, Петр Иванович, кто он такой в рассуждении чина?
Бобчинский. Он, он, ей-богу он… Такой наблюдательный: все обсмотрел. Увидел, что мы с Петром-то Ивановичем
ели семгу, — больше потому, что Петр Иванович насчет своего желудка… да, так он и в тарелки к нам заглянул. Меня так и проняло
страхом.
Обеспамятев от
страха и притом
будучи отягощен спиртными напитками, стоял я безмолвен у порога, как вдруг господин градоначальник поманили меня рукою к себе и подали мне бумажку.
К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в том числе и Фердыщенку. Это
был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова.
Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это
были ассигнации.
Читая эти письма, Грустилов приходил в необычайное волнение. С одной стороны, природная склонность к апатии, с другой,
страх чертей — все это производило в его голове какой-то неслыханный сумбур, среди которого он путался в самых противоречивых предположениях и мероприятиях. Одно казалось ясным: что он тогда только
будет благополучен, когда глуповцы поголовно станут ходить ко всенощной и когда инспектором-наблюдателем всех глуповских училищ
будет назначен Парамоша.