Неточные совпадения
Всю семью держал в
страхе божием и взаперти,
был чрезмерно скуп и службой скопил себе домик и капитал.
Он выдвинул ящик и выбросил на стол три небольшие клочка бумаги, писанные наскоро карандашом, все от Варвары Петровны. Первая записка
была от третьего дня, вторая от вчерашнего, а последняя пришла сегодня, всего час назад; содержания самого пустого, все о Кармазинове, и обличали суетное и честолюбивое волнение Варвары Петровны от
страха, что Кармазинов забудет ей сделать визит. Вот первая, от третьего дня (вероятно,
была и от четвертого дня, а может
быть, и от пятого...
— Я не про
страх;
будет больно?
— Его нет, но он
есть. В камне боли нет, но в
страхе от камня
есть боль. Бог
есть боль
страха смерти. Кто победит боль и
страх, тот сам станет бог. Тогда новая жизнь, тогда новый человек, всё новое… Тогда историю
будут делить на две части: от гориллы до уничтожения бога и от уничтожения бога до…
— Vingt ans! И ни разу не поняла меня, о, это жестоко! И неужели она думает, что я женюсь из
страха, из нужды? О позор! тетя, тетя, я для тебя!.. О, пусть узнает она, эта тетя, что она единственная женщина, которую я обожал двадцать лет! Она должна узнать это, иначе не
будет, иначе только силой потащат меня под этот се qu’on appelle le [так называемый (фр.).] венец!
У бедной
была своя забота: она поминутно поворачивала голову к Лизе и смотрела на нее в безотчетном
страхе, а встать и уехать и думать уже не смела, пока не подымется дочь.
Сомнения нет, что эти легендарные господа способны
были ощущать, и даже, может
быть, в сильной степени, чувство
страха, — иначе
были бы гораздо спокойнее и ощущение опасности не обратили бы в потребность своей природы.
Прислуги тогда не
было; один Лебядкин мог бы что-нибудь разболтать, не столько по злобе, потому что вышел тогда в крайнем испуге (а
страх к врагу уничтожает и злобу к нему), а единственно по невоздержанности.
Мы со Степаном Трофимовичем, не без
страха за смелость предположения, но обоюдно ободряя друг друга, остановились наконец на одной мысли: мы решили, что виновником разошедшихся слухов мог
быть один только Петр Степанович, хотя сам он некоторое время спустя, в разговоре с отцом, уверял, что застал уже историю во всех устах, преимущественно в клубе, и совершенно известною до мельчайших подробностей губернаторше и ее супругу.
Маврикий Николаевич приподнялся с колен. Она стиснула своими руками его руки выше локтей и пристально смотрела ему в лицо.
Страх был в ее взгляде.
— Нет, не прекрасно, потому что вы очень мямлите. Я вам не обязан никаким отчетом, и мыслей моих вы не можете понимать. Я хочу лишить себя жизни потому, что такая у меня мысль, потому что я не хочу
страха смерти, потому… потому что вам нечего тут знать… Чего вы? Чай хотите
пить? Холодный. Дайте я вам другой стакан принесу.
— Друг мой, да ведь это не
страх. Но пусть даже меня простят, пусть опять сюда привезут и ничего не сделают — и вот тут-то я и погиб. Elle me soupçonnera toute sa vie… [Она
будет меня подозревать всю свою жизнь… (фр.)] меня, меня, поэта, мыслителя, человека, которому она поклонялась двадцать два года!
Комитет, впрочем, только хотел задать
страху, сам же, конечно, придумал третье решение, примиряющее и благоразумное, то
есть весьма порядочный праздник во всех отношениях, только без шампанского, и таким образом в остатке сумма весьма приличная, гораздо больше девяноста рублей.
Петр Степанович несомненно
был виноват пред ними: всё бы могло обойтись гораздо согласнее и легче,если б он позаботился хоть на капельку скрасить действительность. Вместо того чтобы представить факт в приличном свете, чем-нибудь римско-гражданским или вроде того, он только выставил грубый
страх и угрозу собственной шкуре, что
было уже просто невежливо. Конечно, во всем борьба за существование, и другого принципа нет, это всем известно, но ведь все-таки…
Во всяком случае почти с полною вероятностью можно
было предположить, что если б и услышаны
были кем-нибудь из этих уединившихся обитателей вопли или крики о помощи, то возбудили бы лишь
страх, но ни один из них не пошевелился бы на помощь с теплых печей и нагретых лежанок.
— Вы, может
быть. Вы бы уж лучше молчали, Липутин, вы только так говорите, по привычке. Подкупленные, господа, все те, которые трусят в минуту опасности. Из
страха всегда найдется дурак, который в последнюю минуту побежит и закричит: «Ай, простите меня, а я всех продам!» Но знайте, господа, что вас уже теперь ни за какой донос не простят. Если и спустят две степени юридически, то все-таки Сибирь каждому, и, кроме того, не уйдете и от другого меча. А другой меч повострее правительственного.
Страх есть проклятие человека…
— Ничего я тут не умею хорошо рассказать, потому сама в большом
страхе за них
была и понять не могла, так как они такие умные люди…
Неточные совпадения
Бобчинский (Добчинскому). Вот это, Петр Иванович, человек-то! Вот оно, что значит человек! В жисть не
был в присутствии такой важной персоны, чуть не умер со
страху. Как вы думаете, Петр Иванович, кто он такой в рассуждении чина?
Бобчинский. Он, он, ей-богу он… Такой наблюдательный: все обсмотрел. Увидел, что мы с Петром-то Ивановичем
ели семгу, — больше потому, что Петр Иванович насчет своего желудка… да, так он и в тарелки к нам заглянул. Меня так и проняло
страхом.
Обеспамятев от
страха и притом
будучи отягощен спиртными напитками, стоял я безмолвен у порога, как вдруг господин градоначальник поманили меня рукою к себе и подали мне бумажку.
К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в том числе и Фердыщенку. Это
был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова.
Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это
были ассигнации.
Читая эти письма, Грустилов приходил в необычайное волнение. С одной стороны, природная склонность к апатии, с другой,
страх чертей — все это производило в его голове какой-то неслыханный сумбур, среди которого он путался в самых противоречивых предположениях и мероприятиях. Одно казалось ясным: что он тогда только
будет благополучен, когда глуповцы поголовно станут ходить ко всенощной и когда инспектором-наблюдателем всех глуповских училищ
будет назначен Парамоша.