Неточные совпадения
Есть нравственный долг в отношении к истине и
красоте.
Я говорил уже в первой главе, что проблема человека не может
быть подменена ни проблемой субъекта, трансцендентального сознания, ни проблемой души, психологического сознания, ни проблемой духа, ни проблемой идеальных ценностей, идей добра, истины,
красоты и пр.
Осуществление истины и
красоты есть также и нравственное благо.
Идеи правды, истины,
красоты должны перестать
быть нормами и правилами жизни и стать энергиями жизни, внутренним, творческим огнем в человеке.
Красота есть осуществление добротной природы, и «добротолюбие» значит «красотолюбие» (φιλοκαλια).
Красота же
есть образ творческой энергии, излучающейся на весь мир и преображающей мир.
Красота есть тварь преображенная, добро
есть тварь, скованная законом, обличающим грех.
Роскошь очень зависит от похоти сладострастия, и она
есть мир фантасмагорический, отличный от мира реальной
красоты Божьей.
Любовь к идеям, к ценностям, к истине, к добру, к
красоте есть лишь неосознанное и несовершенное выражение любви к Богу, к божественному.
И любовь к ценностям, к истине, справедливости,
красоте должна
быть понята как выражение в мире любви к Богу, к божественному.
Любовь к такому «дальнему», как «сверхчеловек» Ницше, как грядущий коммунистический строй Маркса, как нравственный закон всех моралистов, как отвлеченная справедливость законников, как государственность этатистов, как утопии совершенного социального строя социальных революционеров, как научная истина «сиентистов», как
красота эстетов, как отвлеченная ортодоксия религиозных фанатиков,
есть безбожная и бесчеловечная любовь.
Воплощенная
красота, которая свойственна
была предыдущим эпохам, не знавшим еще таких успехов техники и такой власти машины над жизнью, разрушается.
Реальное преображение и просветление человеческой природы
есть достижение
красоты, добротности.
Красота спасет мир, т. е.
красота и
есть спасение мира.
Преображение мира и
есть достижение
красоты.
Красота есть Божья идея о твари, о человеке и мире.
Осуществление
красоты есть обожение твари, обожение человеческой личности, раскрытие в личности божественного.
Отблеск утерянного рая
есть в сохранившейся первозданной
красоте природы, но человек прорывается к ней через художественное созерцание, которое
есть творчество, творческое преображение природной обыденности.
Только
красота есть освобождение от заботы и тяготы, добро же
есть еще забота.
Царство Божье
есть достижение совершенства обожения,
красоты и цельности духа, а не награда.
— От этого ее не могли отучить в школе. Ты думаешь — злословлю? Завидую? Нет, Клим, это не то! — продолжала она, вздохнув. — Я думаю, что
есть красота, которая не возбуждает… грубых мыслей, — есть?
Тогда все люди казались ему евангельскими гробами, полными праха и костей. Бабушкина старческая красота, то
есть красота ее характера, склада ума, старых цельных нравов, доброты и проч., начала бледнеть. Кое-где мелькнет в глаза неразумное упорство, кое-где эгоизм; феодальные замашки ее казались ему животным тиранством, и в минуты уныния он не хотел даже извинить ее ни веком, ни воспитанием.
Красота развалин не
есть красота прошлого, это красота настоящего, в прошлом развалин не было, это были недавно построенные замки, дворцы, храмы и акведуки со всеми свойствами новизны.
Неточные совпадения
Таким образом, однажды, одевшись лебедем, он подплыл к одной купавшейся девице, дочери благородных родителей, у которой только и приданого
было, что
красота, и в то время, когда она гладила его по головке, сделал ее на всю жизнь несчастною.
Но теперь Долли
была поражена тою временною
красотой, которая только в минуты любви бывает на женщинах и которую она застала теперь на лице Анны.
Вскоре приехал князь Калужский и Лиза Меркалова со Стремовым. Лиза Меркалова
была худая брюнетка с восточным ленивым типом лица и прелестными, неизъяснимыми, как все говорили, глазами. Характер ее темного туалета (Анна тотчас же заметила и оценила это)
был совершенно соответствующий ее
красоте. Насколько Сафо
была крута и подбориста, настолько Лиза
была мягка и распущенна.
Он смотрел на ее высокую прическу с длинным белым вуалем и белыми цветами, на высоко стоявший сборчатый воротник, особенно девственно закрывавший с боков и открывавший спереди ее длинную шею и поразительно тонкую талию, и ему казалось, что она
была лучше, чем когда-нибудь, — не потому, чтоб эти цветы, этот вуаль, это выписанное из Парижа платье прибавляли что-нибудь к ее
красоте, но потому, что, несмотря на эту приготовленную пышность наряда, выражение ее милого лица, ее взгляда, ее губ
были всё тем же ее особенным выражением невинной правдивости.
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он искал следов того разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь в комнате Долли, должна
была иметь с нею. Но в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего не нашел, кроме хотя и привычной ему, но всё еще пленяющей его
красоты, сознания ее и желания, чтоб она на него действовала. Он не хотел спросить ее о том, что они говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только: