Неточные совпадения
Идея
свободы всегда
была основной для моего религиозного мироощущения и миросозерцания, и в этой первичной интуиции
свободы я встретился с Достоевским как своей духовной родиной.
Это и
есть путь
свободы, открываемый Достоевским.
Но положительный пафос его
был в небывалой религии
свободы и свободной любви.
Там
есть уже идейная диалектика «Легенды о Великом Инквизиторе», в которой утверждается религия
свободы.
Вся новая история
была испытанием
свободы человеческой, в ней
были отпущены на
свободу человеческие силы.
У человека
есть неискоренимая потребность в иррациональном, в безумной
свободе, в страдании.
Но
свобода не
есть господство разума над душевной стихией,
свобода — сама иррациональна и безумна, она влечет к переходу за грани, поставленные человеку.
Иван Карамазов
будет последним этапом пути
свободы, перешедшей в своеволие и бунт против Бога.
Джентльмен с ретроградной и насмешливой физиономией и
есть восстание личности, индивидуального начала, восстания
свободы, не допускающей никакой принудительной рационализации, никакого навязанного благополучия.
Но подпольный человек со своей изумительной идейной диалектикой об иррациональной человеческой
свободе есть момент трагического пути человека, пути изживания
свободы и испытания
свободы.
Свобода же
есть высшее благо, от нее не может отказаться человек, не перестав
быть человеком.
Он
будет до конца отрицать рационализацию человеческого общества,
будет до конца отрицать всякую попытку поставить благополучие, благоразумие и благоденствие выше
свободы,
будет отрицать грядущий Хрустальный Дворец, грядущую гармонию, основанную на уничтожении человеческой личности.
И это связано
было с тем, что в центре его антропологического сознания заложена идея
свободы.
Но путь
свободы есть путь страдания.
Тема о человеке и его судьбе для Достоевского
есть прежде всего тема о
свободе.
И сокровенный пафос его
есть пафос
свободы.
Приводят многие места «Дневника писателя», в которых он будто бы
был врагом
свободы общественно-политической, консерватором и даже реакционером, и эти совершенно внешние подходы мешают увидеть
свободу как сердцевину всего творчества Достоевского, как ключ к пониманию его миросозерцания.
Он
был «жесток», потому что не хотел снять с человека бремени
свободы, не хотел избавить человека от страданий ценою лишения его
свободы, возлагал на человека огромную ответственность, соответствующую достоинству свободных.
Можно
было бы облегчить муки человеческие, отняв у человека
свободу.
У Достоевского
есть поистине гениальные мысли о
свободе, и нужно их вскрыть.
Свобода для него
есть и антроподицея и теодицея в ней нужно искать и оправдания человека и оправдания Бога.
Весь мировой процесс
есть задание темы о
свободе,
есть трагедия, связанная с выполнением этой темы.
Бл. Августин
был апологетом второй
свободы, libеrtаs mаjоr, и в конце концов пришел к учению о предопределении.
Когда мы говорим, что человек должен освободить себя от низших стихий, от власти страстей, должен перестать
быть рабом самого себя и окружающего мира, то мы имеем в виду вторую
свободу.
В этом свободном принятии Христа — все достоинство христианина, весь смысл акта веры, который и
есть акт
свободы.
Свобода не может
быть отождествлена с добром, с истиной, с совершенством.
И всякое смешение и отождествление
свободы с самим добром и совершенством
есть отрицание
свободы,
есть признание путей принуждения и насилия.
Свободное же добро, которое
есть единственное добро, предполагает
свободу зла.
Но добрая необходимость не
есть уже добро, ибо добро предполагает
свободу.
Христианская мысль
была сдавлена двумя опасностями, двумя призраками — злой
свободы и доброго принуждения.
Костры инквизиции
были страшными свидетельствами этой трагедии
свободы, трудности разрешить ее даже для христианского сознания, просвещенного светом Христовым.
Мир православный не так
был этим соблазнен, но и в нем не
была еще вполне раскрыта истина о
свободе.
Свобода в христианстве
есть не формальная, а материальная Истина.
Сама Истина Христова
есть Истина о
свободе.
Христианство
есть религия
свободы.
Христианство
есть преодоление трагедии
свободы и необходимости.
Христианство
есть свободная любовь, и в благодати свободной любви примиряется
свобода Божья и
свобода человеческая.
Сокращен или облегчен этот путь мог бы
быть ограничением или отнятием человеческой
свободы.
Путь
свободы есть путь нового человека христианского мира.
Античный человек или человек древнего Востока не знал этой
свободы, он
был закован в необходимости, в природном порядке, покорен року.
Свобода у Достоевского
есть не только христианское явление, но и явление нового духа.
Остается лишь восстановление загубленной
свободы в Истине, то
есть во Христе.
Свет Истины, благо окончательной
свободы не могут
быть получены извне.
Христос и
есть последняя
свобода, не та беспредметная, бунтующая и самозамыкающаяся
свобода, которая губит человека, истребляет его образ, но та содержательная
свобода, которая утверждает образ человека в вечности.
Трагедия их
есть гимн
свободе.
У Достоевского
была идея, что без
свободы греха и зла, без испытания
свободы мировая гармония не может
быть принята.
Свобода человека не может
быть принята от принудительного порядка, как его дар.
Человек должен
был пройти через выпадение из принудительного миропорядка, должен через
свободу своего духа провести миропорядок.
Достоевский
был, вероятно, самым страстным защитником
свободы совести, какого только знал христианский мир.
«
Свобода их веры Тебе
была дороже всего», — говорит Великий Инквизитор Христу.
Впрочем, в встрече его с нею и в двухлетних страданиях его было много и сложного: «он не захотел фатума жизни; ему нужна
была свобода, а не рабство фатума; через рабство фатума он принужден был оскорбить маму, которая просидела в Кенигсберге…» К тому же этого человека, во всяком случае, я считал проповедником: он носил в сердце золотой век и знал будущее об атеизме; и вот встреча с нею все надломила, все извратила!
Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог наконец достичь, чрез послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то
есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли.
Неточные совпадения
Софья. Подумай же, как несчастно мое состояние! Я не могла и на это глупое предложение отвечать решительно. Чтоб избавиться от их грубости, чтоб иметь некоторую
свободу, принуждена
была я скрыть мое чувство.
Теперь Анна уж признавалась себе, что он тяготится ею, что он с сожалением бросает свою
свободу, чтобы вернуться к ней, и, несмотря на то, она рада
была, что он приедет.
Вронский приехал на выборы и потому, что ему
было скучно в деревне и нужно
было заявить свои права на
свободу пред Анной, и для того, чтоб отплатить Свияжскому поддержкой на выборах за все его хлопоты для Вронского на земских выборах, и более всего для того, чтобы строго исполнить все обязанности того положения дворянина и землевладельца, которое он себе избрал.
Левин старался чрез нее выпытать решение той для него важной загадки, которую представлял ее муж; но он не имел полной
свободы мыслей, потому что ему
было мучительно неловко.
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин начинал говорить о том, что делают и думают они, те самые, которые не хотели принимать его проектов и
были причиной всего зла в России, что тогда уже близко
было к концу; и потому охотно отказался теперь от принципа
свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.