Он первый противоположил тому русскому применению марксизма, которое считает нужным в России развитие капитализма, буржуазную революцию, конституцию и пр., точку зрения очень близкую
русскому большевизму.
Неточные совпадения
Большевизм гораздо более традиционен, чем это принято думать, он согласен со своеобразием
русского исторического процесса.
Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным
русским традициям, и
русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и
русским методам управления и властвования насилием.
Как это парадоксально ни звучит, но
большевизм есть третье явление
русской великодержавности,
русского империализма, — первым явлением было московское царство, вторым явлением петровская империя.
Большевизм вошел в
русскую жизнь как в высшей степени милитаризованная сила.
Для народного сознания
большевизм был
русской народной революцией, разливом буйной, народной стихии, коммунизм же пришел от инородцев, он западный, не
русский, и он наложил на революционную народную стихию гнет деспотической организации, выражаясь по ученому, он рационализировал иррациональное.
И вот, я решаюсь сказать, что
русский большевизм — явление религиозного порядка, в нем действуют некие последние религиозные энергии, если под религиозной энергией понимать не только то, что обращено к Богу.
Неточные совпадения
«Дмитрий нашел ‹смысл› в политике, в
большевизме. Это — можно понять как последнее прибежище для людей его типа — бездарных людей. Для неудачников. Обилие неудачников — характерно для
русской интеллигенции. Она всегда смотрела на себя как на средство, никто не учил ее быть самоцелью, смотреть на себя как на ценнейшее явление мира».
Он, между прочим, говорил, что не следует рассчитывать ни на какие интервенции и военные насилия для свержения
большевизма, а исключительно на духовный переворот внутри
русского народа.
Это значило, что меня находили слишком терпимым к
большевизму, не одержимым маниакальной ненавистью к
русской революции, слишком широким в смысле привлечения «левых» течений.
В
русской среде в Париже были элементы германофильские, которые ждали от Гитлера освобождения России от
большевизма.
За много лет до образования у нас
большевизма я столкнулся с явлением, которое можно было назвать тоталитаризмом
русской революционной интеллигенции, с подчинением личной совести совести групповой, коллективной.