Наука — под которой понимались, главным образом, естественные науки, в то время окрашенные в материалистический цвет, — стала
предметом веры, она была превращена в идол.
Но учение, обосновывающее тоталитарную доктрину, охватывающую всю полноту жизни — не только политику и экономику, но и мысль, и сознание, и все творчество культуры, — может быть лишь
предметом веры.
Хотя
предметы веры, без всякого сомнения, находятся вне круга нашего разумения, выше его, однако разум и по отношению к ним имеет такое важное значение, что мы без него обойтись никак не можем. Он исполняет как бы назначение цензора, который, допуская из области веры выше разума стоящую, то есть метафизическую, истину, отрицает всякую мнимую истину, которая противоречит разуму.
Сказано, наконец, как последняя и высшая степень моей виновности, что я, «ругаясь над самыми священными
предметами веры, не содрогнулся подвергнуть глумлению священнейшее из таинств — евхаристию».
Неточные совпадения
Из глаз его выглядывало уныние, в ее разговорах сквозило смущение за
Веру и участие к нему самому. Они говорили, даже о простых
предметах, как-то натянуто, но к обеду взаимная симпатия превозмогла, они оправились и глядели прямо друг другу в глаза, доверяя взаимным чувствам и характерам. Они даже будто сблизились между собой, и в минуты молчания высказывали один другому глазами то, что могли бы сказать о происшедшем словами, если б это было нужно.
Прошло два дня. По утрам Райский не видал почти
Веру наедине. Она приходила обедать, пила вечером вместе со всеми чай, говорила об обыкновенных
предметах, иногда только казалась утомленною.
Вера, по настоянию бабушки (сама Татьяна Марковна не могла), передала Райскому только глухой намек о ее любви,
предметом которой был Ватутин, не сказав ни слова о «грехе». Но этим полудоверием вовсе не решилась для Райского загадка — откуда бабушка, в его глазах старая девушка, могла почерпнуть силу, чтоб снести, не с девическою твердостью, мужественно, не только самой — тяжесть «беды», но успокоить и
Веру, спасти ее окончательно от нравственной гибели, собственного отчаяния.
— Виноват опять! — сказал он, — я не в ту силу поворотил. Оставим речь обо мне, я удалился от
предмета. Вы звали меня, чтоб сообщить мне о сплетне, и думали, что это обеспокоит меня, — так? Успокойтесь же и успокойте
Веру Васильевну, увезите ее, — да чтоб она не слыхала об этих толках! А меня это не обеспокоит!
Бабушка раза два покосилась на нее, но, не заметив ничего особенного, по-видимому, успокоилась. Райский пополнил поручение
Веры и рассеял ее живые опасения, но искоренить подозрения не мог. И все трое, поговорив о неважных
предметах, погрузились в задумчивость.