Неточные совпадения
Свобода, творческая активность, целостность, общение с
Богом и с людьми в
любви присущи лишь субъекту и личности.
Он не может также реально воплощаться в дискурсивной научной мысли, в формально-законнических морали и праве, ни в чем объективном, он воплощается в реальном восхождении субъекта, личности к
Богу и в реальном нисхождении
любви и милосердия, в интуитивном сопричастии познающего с познаваемым, в реальном творчестве небывшего, в оригинальном, первородном суждении.
Все может быть искажено страстями — отношение человека к
Богу и
любовь к ближнему, познание истины и осуществление справедливости.
Так была разорвана евангельская двуединая заповедь
любви к
Богу и
любви к ближнему.
В другом месте тот же Иоанн Лествичник говорит: «Чтобы избежать печали, нужно возненавидеть весь мир,
любовь к
Богу угашает
любовь к родным и твари вообще».
Игнатий Лойола знает
любовь к
Богу, но не знает
любви к людям.
Но не от него только зависит иметь дар
любви, иметь мистический опыт общения с
Богом и иным миром, созерцать божественный свет.
Есть три формы аскезы: аскеза страха и заслуги, аскеза освобождения от власти мира и аскеза
любви, бескорыстной
любви к
Богу.
Уклон к пантеистическому монизму совсем не есть ересь относительно
Бога, это есть ересь прежде всего относительно человека, относительно личности, свободы и
любви.
Духовное понимается как противоположное личному, а следовательно, исключающее
любовь, исключающее свободу, человека в отношении к
Богу, множественного в отношении к единому.
Неверно было бы только отождествлять бескорыстную
любовь к
Богу Фенелона с квиетизмом.
Бескорыстную
любовь к
Богу можно защищать и при точке зрения совсем не квиетической.
Это связано с тем, что католическая мистика более драматична, в ней человек вытягивается вверх к
Богу,
Бог есть предмет
любви, объект.
В восточной мистике
Бог вовсе не есть объект, к которому человек страстно стремится, —
Бог есть
любовь, проникающая в человека.
Чистая духовность не сакрализует ничего исторического, для нее священны лишь
Бог и божественное в человеке, истина,
любовь, милосердие, справедливость, красота, творческое вдохновение.
Под этим небом, в этом воздухе носятся фантастические призраки; под крыльями таких ночей только снятся жаркие сны и необузданные поэтические грезы о нисхождении Брамы на землю, о жаркой
любви богов к смертным — все эти страстные образы, в которых воплотилось чудовищное плодородие здешней природы.
— Не поверишь, — шепчет она, — я ведь до тебя и не знала, какова есть любовь. Бабы, подруги, бывало, рассказывают, а я — не верю, думаю: врут со стыда! Ведь, кроме стыда, я и не знала ничего от мужа-то, как на плаху ложилась на постель. Молюсь богу: заснул бы, не трогал бы! Хороший был человек, тихий, умный, а таланта на
любовь бог ему не дал…
Поэтому творение есть абсолютно-свободное, лишь в себе самом имеющее смысл и основу, абсолютно-самобытное движение божественной любви, любовь ради любви, ее святое безумие. Dieu est fou de l'homme [Бог помешан на человеке (фр.).], — вспоминает Шеллинг дерзновенно-проникновенное выражение французского писателя: с безумием
любви Бог хочет «друга» (другого), а этим другом может быть только человек.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что в горести напрасно на
бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою
любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий человек, повторял эти слова не одними устами. Теперь, в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность по разуму верить, которую он знал в себе, нисколько не мешают ему обращаться к
Богу. Всё это теперь, как прах, слетело с его души. К кому же ему было обращаться, как не к Тому, в Чьих руках он чувствовал себя, свою душу и свою
любовь?
— Но
любовь ли это, друг мой? Искренно ли это? Положим, вы простили, вы прощаете… но имеем ли мы право действовать на душу этого ангела? Он считает ее умершею. Он молится за нее и просит
Бога простить ее грехи… И так лучше. А тут что он будет думать?
Чей взор, волнуя вдохновенье, // Умильной лаской наградил // Твое задумчивое пенье? // Кого твой стих боготворил?» // И, други, никого, ей-богу! //
Любви безумную тревогу // Я безотрадно испытал. // Блажен, кто с нею сочетал // Горячку рифм: он тем удвоил // Поэзии священный бред, // Петрарке шествуя вослед, // А муки сердца успокоил, // Поймал и славу между тем; // Но я, любя, был глуп и нем.
Недвижим он лежал, и странен // Был томный мир его чела. // Под грудь он был навылет ранен; // Дымясь, из раны кровь текла. // Тому назад одно мгновенье // В сем сердце билось вдохновенье, // Вражда, надежда и
любовь, // Играла жизнь, кипела кровь; // Теперь, как в доме опустелом, // Всё в нем и тихо и темно; // Замолкло навсегда оно. // Закрыты ставни, окна мелом // Забелены. Хозяйки нет. // А где,
Бог весть. Пропал и след.