Неточные совпадения
Иногда случается, что горы и лес имеют привлекательный и веселый вид. Так, кажется, и
остался бы среди них навсегда. Иногда, наоборот, горы кажутся угрюмыми, дикими. И странное дело! Чувство это не бывает личным, субъективным, оно всегда является общим для всех людей в отряде. Я много раз проверял себя и всегда убеждался, что это так. То же
было и теперь. В окружающей нас обстановке чувствовалась какая-то тоска,
было что-то жуткое и неприятное, и это жуткое и тоскливое понималось всеми одинаково.
— Все давно помирай, — закончил он свой рассказ и задумался. Он помолчал немного и продолжал снова: — У меня раньше тоже жена
была, сын и девчонка. Оспа все люди кончай. Теперь моя один
остался…
В тот же вечер по совету гольда все имущество
было перенесено в лодку, а сами мы
остались ночевать на берегу.
Тут я только понял весь ужас нашего положения. Ночью во время пурги нам приходилось
оставаться среди болот без огня и теплой одежды. Единственная моя надежда
была на Дерсу. В нем одном я видел свое спасение.
Олентьев и Марченко не беспокоились о нас. Они думали, что около озера Ханка мы нашли жилье и
остались там ночевать. Я переобулся, напился чаю, лег у костра и крепко заснул. Мне грезилось, что я опять попал в болото и кругом бушует снежная буря. Я вскрикнул и сбросил с себя одеяло.
Был вечер. На небе горели яркие звезды; длинной полосой протянулся Млечный Путь. Поднявшийся ночью ветер раздувал пламя костра и разносил искры по полю. По другую сторону огня спал Дерсу.
10 лет тому назад они
были покрыты лесами, от которых ныне не
осталось и следов.
Следующий день
был 1 июня. Утром, когда взошло солнце, от ночного тумана не
осталось и следа. Первым с бивака тронулся Паначев. Он снял шапку, перекрестился и пошел вперед, высматривая затески. 2 стрелка помогали ему расчищать дорогу.
Очевидно, вскоре после того как зверек попал в ловушку, его завалило снегом. Странно, почему зверолов не осмотрел свои ловушки перед тем, как уйти из тайги.
Быть может, он обходил их, но разыгравшаяся буря помешала ему дойти до крайних затесок, или он заболел и не мог уже более заниматься охотой. Долго ждал пойманный соболь своего хозяина, а весной, когда стаял снег, вороны расклевали дорогого хищника, и теперь от него
остались только клочки шерсти и мелкие кости.
Я вспомнил Дерсу. Если бы он теперь
был с нами, мы узнали бы, почему соболь
остался в ловушке. Гольд, наверно, нашел бы дорогу и вывел бы нас из затруднительного положения.
Паначев работал молча: он по-прежнему шел впереди, а мы плелись за ним сзади. Теперь уже
было все равно. Исправить ошибку нельзя, и
оставалось только одно: идти по течению воды до тех пор, пока она не приведет нас к реке Улахе. На большом привале я еще раз проверил запасы продовольствия. Выяснилось, что сухарей хватит только на сегодняшний ужин, поэтому я посоветовал сократить дневную выдачу.
Как ни прекрасна
была эта ночь, как ни величественны
были явления светящихся насекомых и падающего метеора, но долго
оставаться на улице
было нельзя. Мошкара облепила мне шею, руки, лицо и набилась в волосы. Я вернулся в фанзу и лег на кан. Усталость взяла свое, и я заснул.
Крест, о котором говорилось выше, еще стоял на месте, но уже покачнулся. В него
была врезана металлическая доска с надписью. Теперь ее нет.
Осталось только гнездо и следы гвоздей.
В полдень я подал знак к остановке. Хотелось
пить, но нигде не
было воды. Спускаться в долину
было далеко. Поэтому мы решили перетерпеть жажду, отдохнуть немного и идти дальше. Стрелки растянулись в тени скал и скоро уснули. Вероятно, мы проспали довольно долго, потому что солнце переместилось на небе и заглянуло за камни. Я проснулся и посмотрел на часы.
Было 3 часа пополудни, следовало торопиться. Все знали, что до воды мы дойдем только к сумеркам. Делать нечего,
оставалось запастись терпением.
Перед рассветом с моря потянул туман. Он медленно взбирался по седловинам в горы. Можно
было ждать дождя. Но вот взошло солнце, и туман стал рассеиваться. Такое превращение пара из состояния конденсации в состояние нагретое, невидимое, в Уссурийском крае всегда происходит очень быстро. Не успели мы согреть чай, как от морского тумана не
осталось и следа; только мокрые кустарники и трава еще свидетельствовали о недавнем его нашествии.
Землистая, сильно избитая, лишенная растительности тропа привела нас к Сихотэ-Алиню. Скоро она разделилась. Одна пошла в горы, другая направилась куда-то по правому берегу Лиственничной. Здесь мы отаборились. Решено
было, что двое из нас пойдут на охоту, а остальные
останутся на биваке.
Целый день я бродил по горам и к вечеру вышел к этой фанзе. В сумерки один из казаков убил кабана. Мяса у нас
было много, и потому мы поделились с китайцами. В ответ на это хозяин фанзы принес нам овощей и свежего картофеля. Он предлагал мне свою постель, но, опасаясь блох, которых всегда очень много в китайских жилищах, я предпочел
остаться на открытом воздухе.
Первыми китайцами, появившимися в уссурийской тайге,
были искатели женьшеня. Вместе с ними пришел сюда и он, Кинь Чжу. На Тадушу он заболел и
остался у удэгейцев (тазов), потом женился на женщине их племени и прожил с тазами до глубокой старости.
Когда все бивачные работы
были закончены, стрелки стали проситься на охоту. Я посоветовал им не ходить далеко и пораньше возвращаться на бивак. Загурский пошел по долине Динзахе, Туртыгин — вверх по Тадушу, а я с остальными людьми
остался на биваке.
Я решил
остаться здесь на ночь. Мне очень хотелось поохотиться на солонцах, тем более что у нас давно не
было мяса и мы уже четвертые сутки питались одними сухарями.
При выходе из поста Ольги С.З. Балк дал мне бутылку с ромом. Ром этот я берег как лекарство и давал его стрелкам
пить с чаем в ненастные дни. Теперь в бутылке
осталось только несколько капель. Чтобы не нести напрасно посуды, я вылил остатки рома в чай и кинул ее в траву. Дерсу стремглав бросился за ней.
Утром мне доложили, что Дерсу куда-то исчез. Вещи его и ружье
остались на месте. Это означало, что он вернется. В ожидании его я пошел побродить по поляне и незаметно подошел к реке. На берегу ее около большого камня я застал гольда. Он неподвижно сидел на земле и смотрел в воду. Я окликнул его. Он повернул ко мне свое лицо. Видно
было, что он провел бессонную ночь.
Решено
было, что до рассвета кабан
останется на месте, а с собой мы возьмем только печень, сердце и почки животного.
Свет от костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные на земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же
была обращена в ужин, после которого мы напились чаю и улеглись спать.
Остался только один караульный для охраны коней, пущенных на волю.
При подъеме на крутые горы, в особенности с ношей за плечами, следует
быть всегда осторожным. Надо внимательно осматривать деревья, за которые приходится хвататься. Уже не говоря о том, что при падении такого рухляка сразу теряешь равновесие, но, кроме того, обломки сухостоя могут еще разбить голову. У берез древесина разрушается всегда скорее, чем кора. Труха из них высыпается, и на земле
остаются лежать одни берестяные футляры.
Дерсу ужасно ругал китайцев за то, что они, бросив лудеву, не позаботились завалить ямы землей. Через час мы подошли к знакомой нам Лудевой фанзе. Дерсу совсем оправился и хотел
было сам идти разрушить лудеву, но я посоветовал ему
остаться и отдохнуть до завтра. После обеда я предложил всем китайцам стать на работу и приказал казакам следить за тем, чтобы все ямы
были уничтожены.
Густой туман, лежавший до сих пор в долинах, вдруг начал подыматься. Сначала оголились подошвы гор, потом стали видны склоны их и седловины. Дойдя до вершин, он растянулся в виде скатерти и
остался неподвижен. Казалось, вот-вот хлынет дождь, но благоприятные для нас стихии взяли верх: день
был облачный, но не дождливый.
Окраска зверька до того подходила под цвет дерева, что если бы он
оставался неподвижным, то его совершенно нельзя
было бы заметить.
Подкрепив свои силы едой, мы с Дерсу отправились вперед, а лошади
остались сзади. Теперь наша дорога стала подыматься куда-то в гору. Я думал, что Тютихе протекает здесь по ущелью и потому тропа обходит опасное место. Однако я заметил, что это
была не та тропа, по которой мы шли раньше. Во-первых, на ней не
было конных следов, а во-вторых, она шла вверх по ручью, в чем я убедился, как только увидел воду. Тогда мы решили повернуть назад и идти напрямик к реке в надежде, что где-нибудь пересечем свою дорогу.
В 5 часов мы подошли к зверовой фанзе. Около нее я увидел своих людей. Лошади уже
были расседланы и пущены на волю. В фанзе, кроме стрелков, находился еще какой-то китаец. Узнав, что мы с Дерсу еще не проходили, они решили, что мы
остались позади, и остановились, чтобы обождать. У китайцев
было много кабарожьего мяса и рыбы, пойманной заездками.
Вечером после ужина мы держали совет. Решено
было, что завтра я, Дерсу и китаец-охотник отправимся вверх по Тютихе, перевалим через Сихотэ-Алинь и назад вернемся по реке Лянчихезе. На это путешествие нужно
было употребить 3 суток. Стрелки и казаки с лошадьми
останутся в фанзе и
будут ожидать нашего возвращения.
С перевала тропа привела прямо к той фанзе, где
оставались люди и лошади. Казаки соскучились и
были чрезвычайно рады нашему возвращению. За это время они убили изюбра и наловили много рыбы.
Много желудей
оставалось на тех сучьях, до которых он не в силах
был дотянуться.
Вдруг впереди меня послышался треск сучьев, и вслед за тем я услыхал чьи-то шаги. Кто-то шел мерной тяжелой походкой. Я испугался и хотел
было уйти назад, но поборол в себе чувство страха и
остался на месте. Вслед за тем я увидел в кустах какую-то темную массу. Это
был большой медведь.
Со словами Дерсу нельзя
было не согласиться. У себя на родине китайцы уничтожили все живое. У них в стране
остались только вороны, собаки и крысы. Даже в море, вблизи берегов, они уничтожили всех трепангов, крабов, моллюсков и всю морскую капусту. Богатый зверем и лесами Приамурский край ожидает та же участь, если своевременно не
будут приняты меры к борьбе с хищничеством китайцев.
Мы так устали за день, что не пошли дальше и
остались здесь ночевать. Внутри фанзы
было чисто, опрятно. Гостеприимные китайцы уступили нам свои места на канах и вообще старались всячески услужить. На улице
было темно и холодно; со стороны моря доносился шум прибоя, а в фанзе
было уютно и тепло…
Предприятие это, как и все скороспелые русские предприятия, обречено
было на гибель. Срублено деревьев
было много, а вывезено мало. Большинство их брошено в тайге; зато какой горючий материал для лесных пожаров
остался на месте!
Во время пути я наступил на колючее дерево. Острый шип проколол обувь и вонзился в ногу. Я быстро разулся и вытащил занозу, но, должно
быть, не всю. Вероятно, кончик ее
остался в ране, потому что на другой день ногу стало ломить. Я попросил Дерсу еще раз осмотреть рану, но она уже успела запухнуть по краям. Этот день я шел, зато ночью нога сильно болела. До самого рассвета я не мог сомкнуть глаз. Наутро стало ясно, что на ноге у меня образовался большой нарыв.
Та к как при ходьбе я больше упирался на пятку, то сильно натрудил и ее. Другая нога устала и тоже болела в колене. Убедившись, что дальше я идти не могу, Дерсу поставил палатку, натаскал дров и сообщил мне, что пойдет к китайцам за лошадью. Это
был единственный способ выбраться из тайги. Дерсу ушел, и я
остался один.
Больше всего здесь
было пернатых. Орлы сидели около воды и лениво, не торопясь, точно сознавая свое превосходство, клевали то, что
осталось от медвежьей трапезы. Особенно же много
было ворон. Своим черным оперением они резко выделялись на светлой каменистой отмели. Вороны передвигались прыжками и особое предпочтение оказывали той рыбе, которая стала уже разлагаться. По кустам шныряли сойки, они ссорились со всеми птицами и пронзительно кричали.
Вода в протоках кое-где начала замерзать. Вмерзшая в лед рыба должна
остаться здесь на всю зиму. Весной, как только солнышко пригреет землю, она вместе со льдом
будет вынесена в море, и там уничтожением ее займутся уже морские животные.
От упомянутой фанзы до перевала через Сихотэ-Алинь
будет 8 км. Хотя котомки и давали себя чувствовать, но тем не менее мы шли бодро и редко делали привалы. К 4 часам пополудни мы добрались до Сихотэ-Алиня,
оставалось только подняться на его гребень. Я хотел
было идти дальше, но Дерсу удержал меня за рукав.
Сплошные хвойные лесонасаждения теперь
остались позади, а на смену им стали выступать тополь, ильм, береза, осина, дуб, осокорь, клен и т.д. В горах замшистая
ель и пихта сменились великолепными кедровыми лесами.
За утренним чаем Г.И. Гранатман заспорил с Кожевниковым по вопросу, с какой стороны ночью дул ветер. Кожевников указывал на восток, Гранатман — на юг, а мне казалось, что ветер дул с севера. Мы не могли столковаться и потому обратились к Дерсу. Гольд сказал, что направление ветра ночью
было с запада. При этом он указал на листья тростника. Утром с восходом солнца ветер стих, а листья так и
остались загнутыми в ту сторону, куда их направил ветер.
Верховья Имана покрыты густыми смешанными лесами. Трудно себе представить местность более пустынную и дикую. Только в начале зимы она немного оживает. Сюда перекочевывают прибрежные китайцы для соболевания, но долго не
остаются: они боятся
быть застигнутыми глубокими снегами и потому рано уходят обратно.
Так, например, удэгеец Си Ба-юн за то, что к указанному сроку не доставил определенного числа соболей,
был так избит палками, что на всю жизнь
остался калекой.
Утром 3 ноября мы съели последнюю юколу и пошли в путь с легкими котомками. Теперь единственная надежда
осталась на охоту. Поэтому
было решено, что Дерсу пойдет вперед, а мы, чтобы не пугать зверя, пойдем сзади в 300 шагах от него. Наш путь лежал по неизвестной нам речке, которая, насколько это можно
было видеть с перевала, текла на запад.
В сумерки мы достигли маленького балагана, сложенного из корья. Я обрадовался этой находке, но Дерсу
остался ею недоволен. Он обратил мое внимание на то, что вокруг балагана
были следы костров. Эти костры и полное отсутствие каких бы то ни
было предметов таежного обихода свидетельствовали о том, что балаган этот служит путникам только местом ночевок и, следовательно, до реки Иман
было еще не менее перехода.
По прямой линии до железной дороги
оставалось не более 2 км, но на верстовом столбе стояла цифра 6. Это потому, что дорога здесь огибает большое болото. Ветром доносило свистки паровозов, и уже можно
было рассмотреть станционные постройки.