Неточные совпадения
Он долго рассказывал мне про свою жизнь, и чем
больше он говорил, тем
становился симпатичнее.
Мы
стали ждать. Вскоре я опять увидел пятно. Оно возросло до
больших размеров. Теперь я мог рассмотреть его составные части. Это были какие-то живые существа, постоянно передвигающиеся с места на место.
Около полудня мы с Дерсу дошли до озера. Грозный вид имело теперь пресное море. Вода в нем кипела, как в котле. После долгого пути по травяным болотам вид свободной водяной стихии доставлял
большое удовольствие. Я сел на песок и
стал глядеть в воду. Что-то особенно привлекательное есть в прибое. Можно целыми часами смотреть, как бьется вода о берег.
Скоро под ногами
стала хлюпать вода; дальше виднелись
большие лужи.
Чем
больше засыпало нас снегом, тем теплее
становилось в нашем импровизированном шалаше. Капанье сверху прекратилось. Снаружи доносилось завывание ветра. Точно где-то гудели гудки, звонили в колокола и отпевали покойников. Потом мне
стали грезиться какие-то пляски, куда-то я медленно падал, все ниже и ниже, и наконец погрузился в долгий и глубокий сон… Так, вероятно, мы проспали 12 часов.
Погода была пасмурная. Дождь шел не переставая. По обе стороны полотна железной дороги тянулись
большие кочковатые болота, залитые водой и окаймленные чахлой растительностью. В окнах мелькали отдельные деревья, телеграфные столбы, выемки. Все это было однообразно. День тянулся долго, тоскливо. Наконец
стало смеркаться. В вагоне зажгли свечи.
Около полудня мы сделали
большой привал. Люди тотчас же
стали раздеваться и вынимать друг у друга клещей из тела. Плохо пришлось Паначеву. Он все время почесывался. Клещи набились ему в бороду и в шею. Обобрав клещей с себя, казаки принялись вынимать их у собак. Умные животные отлично понимали, в чем дело, и терпеливо переносили операцию. Совсем не то лошади: они мотали головами и сильно бились. Пришлось употребить много усилий, чтобы освободить их от паразитов, впившихся в губы и в веки глаз.
Перед вечером первый раз появилась мошка. Местные старожилы называют ее гнусом. Уссурийская мошка — истинный бич тайги. После ее укуса сразу открывается кровоточивая ранка. Она ужасно зудит, и, чем
больше расчесывать ее, тем зуд
становится сильнее. Когда мошки много, ни на минуту нельзя снять сетку с лица. Мошка слепит глаза, забивается в волосы, уши, забивается в рукава и нестерпимо кусает шею. Лицо опухает, как при рожистом воспалении.
Моя тропа заворачивала все
больше к югу. Я перешел еще через один ручей и опять
стал подыматься в гору. В одном месте я нашел чей-то бивак. Осмотрев его внимательно, я убедился, что люди здесь ночевали давно и что это, по всей вероятности, были охотники.
Усталый, я сел отдохнуть под
большим кедром и
стал рассматривать подлесье.
До сумерек было еще далеко. Я взял свою винтовку и пошел осматривать окрестности. Отойдя от бивака с километр, я сел на пень и
стал слушать. В часы сумерек пернатое население тайги всегда выказывает
больше жизни, чем днем. Мелкие птицы взбирались на верхушки деревьев, чтобы взглянуть оттуда на угасающее светило и послать ему последнее прости.
Меня эта картина очень заинтересовала. Я подошел ближе и
стал наблюдать. На колоднике лежали сухие грибки, корешки и орехи. Та к как ни грибов, ни кедровых орехов в лесу еще не было, то, очевидно, бурундук вытащил их из своей норки. Но зачем? Тогда я вспомнил рассказы Дерсу о том, что бурундук делает
большие запасы продовольствия, которых ему хватает иногда на 2 года. Чтобы продукты не испортились, он время от времени выносит их наружу и сушит, а к вечеру уносит обратно в свою норку.
С одного дерева снялась
большая хищная птица. Это был царь ночи — уссурийский филин. Он сел на сухостойную ель и
стал испуганно озираться по сторонам. Как только мы
стали приближаться к нему, он полетел куда-то в сторону.
Больше мы его не видели.
Чем ближе мы подходили к хребту, тем лес
становился все гуще, тем
больше он был завален колодником. Здесь мы впервые встретили тис, реликтовый представитель субтропической флоры, имевшей когда-то распространение по всему Приамурскому краю. Он имеет красную кору, красноватую древесину, красные ягоды и похож на ель, но ветви его расположены, как у лиственного дерева.
На следующий день, 17 июня, мы расстались со стариком. Я подарил ему свой охотничий нож, а А.И. Мерзляков — кожаную сумочку. Теперь топоры нам были уже не нужны. От зверовой фанзы вниз по реке шла тропинка. Чем дальше, тем она
становилась лучше. Наконец мы дошли до того места, где река Синь-Квандагоу сливается с Тудагоу. Эта последняя течет в широтном направлении, под острым углом к Сихотэ-Алиню. Она значительно
больше Синь-Квандагоу и по справедливости могла бы присвоить себе название Вай-Фудзина.
Откуда эти тайнобрачные добывают влагу? Вода в камнях не задерживается, а между тем мхи растут пышно. На ощупь они чрезвычайно влажны. Если мох выжать рукой, из него капает вода. Ответ на заданный вопрос нам даст туман. Он-то и есть постоянный источник влаги. Мхи получают воду не из земли, а из воздуха. Та к как в Уссурийском крае летом и весною туманных дней несравненно
больше, чем солнечных, то пышное развитие мхов среди осыпей
становится вполне понятным.
Под
большой елью, около которой горел огонь, было немного суше. Мы разделись и
стали сушить белье. Потом мы нарубили пихтача и, прислонившись к дереву, погрузились в глубокий сон.
Мало-помалу движения осьминога
становились медленнее; по телу его начали пробегать судороги, окраска
стала блекнуть, и наружу все
больше и
больше стал выступать один общий буро-красный цвет.
Внизу, как выше было сказано, она слагается из целого ряда
больших котловин, а вверху
становится похожей на продольную долину.
Приблизительно еще с час мы шли лесом. Вдруг чаща начала редеть. Перед нами открылась
большая поляна. Тропа перерезала ее наискось по диагонали. Продолжительное путешествие по тайге сильно нас утомило. Глаз искал отдыха и простора. Поэтому можно себе представить, с какой радостью мы вышли из леса и
стали осматривать поляну.
В полдень мы остановились на
большой привал и
стали варить чай.
Стрелки
стали на ночь рядом с маленькой фанзой, построенной из плавникового леса около береговых обрывов. Здесь жили 2 китайца, занимавшиеся сбором съедобных ракушек в полосе мелководья.
Большего радушия и
большего гостеприимства я нигде не встречал.
Сегодня мы устроили походную баню. Для этого была поставлена глухая двускатная палатка. Потом в стороне на кострах накалили камни, а у китайцев в
большом котле и 2 керосиновых банках согрели воды. Когда все было готово, палатку снаружи смочили водой, внесли в нее раскаленные камни и
стали поддавать пар. Получилась довольно хорошая паровая баня. Правда, в палатке было тесно и приходилось мыться по очереди. Пока одни мылись, другие калили камни.
Услышав шум приближающегося отряда, он закричал еще
больше и
стал разжигать кучу дров, сложенных около тропинки.
Когда солнце скрылось за горизонтом, на землю опустились сумерки, и чем темнее
становилось в тайге, тем
больше ревели изюбры.
Узнав, что я хочу идти на медведя один, он посоветовал мне быть осторожнее и предлагал свои услуги. Его уговоры еще
больше подзадорили меня, и я еще тверже решил во что бы то ни
стало поохотиться за «косолапым» в одиночку.
В верховьях реки небольшими рощицами встречается также тис. Этот представитель реликтовой флоры нигде в крае не растет сплошными лесонасаждениями; несмотря на возраст в 300–400 лет, он не достигает
больших размеров и очень скоро
становится дуплистым.
Во время пути я наступил на колючее дерево. Острый шип проколол обувь и вонзился в ногу. Я быстро разулся и вытащил занозу, но, должно быть, не всю. Вероятно, кончик ее остался в ране, потому что на другой день ногу
стало ломить. Я попросил Дерсу еще раз осмотреть рану, но она уже успела запухнуть по краям. Этот день я шел, зато ночью нога сильно болела. До самого рассвета я не мог сомкнуть глаз. Наутро
стало ясно, что на ноге у меня образовался
большой нарыв.
За рекой все еще бушевало пламя. По небу вместе с дымом летели тучи искр. Огонь шел все дальше и дальше. Одни деревья горели скорее, другие — медленнее. Я видел, как через реку перебрел кабан, затем переплыл
большой полоз Шренка; как сумасшедшая, от одного дерева к другому носилась желна, и, не умолкая, кричала кедровка. Я вторил ей своими стонами. Наконец
стало смеркаться.
Днем мне недомогалось: сильно болел живот. Китаец-проводник предложил мне лекарство, состоящее из смеси женьшеня, опиума, оленьих пантов и навара из медвежьих костей. Полагая, что от опиума боли утихнут, я согласился выпить несколько капель этого варева, но китаец
стал убеждать меня выпить целую ложку. Он говорил, что в смеси находится немного опиума,
больше же других снадобий. Быть может, дозу он мерил по себе; сам он привык к опиуму, а для меня и малая доза была уже очень
большой.
Больше всего здесь было пернатых. Орлы сидели около воды и лениво, не торопясь, точно сознавая свое превосходство, клевали то, что осталось от медвежьей трапезы. Особенно же много было ворон. Своим черным оперением они резко выделялись на светлой каменистой отмели. Вороны передвигались прыжками и особое предпочтение оказывали той рыбе, которая
стала уже разлагаться. По кустам шныряли сойки, они ссорились со всеми птицами и пронзительно кричали.
Дерсу советовал крепче ставить палатки и, главное, приготовить как можно
больше дров не только на ночь, но и на весь завтрашний день. Я не
стал с ним
больше спорить и пошел в лес за дровами. Через 2 часа начало смеркаться. Стрелки натаскали много дров, казалось,
больше чем нужно, но гольд не унимался, и я слышал, как он говорил китайцам...
Чем
больше увеличивались забереги, тем быстрее
становилось течение посредине реки.
Удэгейцы задержали лодку и посоветовались между собой, затем поставили ее поперек воды и тихонько
стали спускать по течению. В тот момент, когда сильная струя воды понесла лодку к скале, они ловким толчком вывели ее в новом направлении. По глазам удэгейцев я увидел, что мы подверглись
большой опасности. Спокойнее всех был Дерсу. Я поделился с ним своими впечатлениями.
Естественно, что наше появление вызвало среди китайцев тревогу. Хозяин фанзы волновался
больше всех. Он тайком послал куда-то рабочих. Спустя некоторое время в фанзу пришел еще один китаец. На вид ему было 35 лет. Он был среднего роста, коренастого сложения и с типично выраженными монгольскими чертами лица. Наш новый знакомый был одет заметно лучше других. Держал он себя очень развязно и имел голос крикливый. Он обратился к нам на русском языке и
стал расспрашивать, кто мы такие и куда идем.
Неточные совпадения
«Худа ты
стала, Дарьюшка!» // — Не веретенце, друг! // Вот то, чем
больше вертится, // Пузатее
становится, // А я как день-деньской…
Но летописец недаром предварял события намеками: слезы бригадировы действительно оказались крокодиловыми, и покаяние его было покаяние аспидово. Как только миновала опасность, он засел у себя в кабинете и начал рапортовать во все места. Десять часов сряду макал он перо в чернильницу, и чем дальше макал, тем
больше становилось оно ядовитым.
Во время градоначальствования Фердыщенки Козырю посчастливилось еще
больше благодаря влиянию ямщичихи Аленки, которая приходилась ему внучатной сестрой. В начале 1766 года он угадал голод и
стал заблаговременно скупать хлеб. По его наущению Фердыщенко поставил у всех застав полицейских, которые останавливали возы с хлебом и гнали их прямо на двор к скупщику. Там Козырь объявлял, что платит за хлеб"по такции", и ежели между продавцами возникали сомнения, то недоумевающих отправлял в часть.
Но словам этим не поверили и решили: сечь аманатов до тех пор, пока не укажут, где слобода. Но странное дело! Чем
больше секли, тем слабее
становилась уверенность отыскать желанную слободу! Это было до того неожиданно, что Бородавкин растерзал на себе мундир и, подняв правую руку к небесам, погрозил пальцем и сказал:
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в
большой гостиной, как уж одна за другою
стали подъезжать кареты к ее огромному дому на
Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.