Неточные совпадения
Миноносцы уходили в плавание
только во второй половине июня. Пришлось с этим мириться. Во-первых, потому,
что не было другого случая добраться до залива Джигит, а во-вторых, проезд по морю на военных судах позволял мне сэкономить значительную сумму денег. Кроме того, потеря времени во Владивостоке наполовину окупалась скоростью хода миноносцев.
— Хороший он человек, правдивый, — говорил старовер. — Одно
только плохо — нехристь он, азиат, в бога не верует, а вот поди-ка, живет на земле все равно так же, как и я. Чудно, право! И
что с ним
только на том свете будет?
Любопытно,
что козуля охотно мирится с присутствием других животных и совершенно не выносит изюбра. В искусственных питомниках при совместной жизни она погибает. Это особенно заметно на солонцах. Если такие солонцы сперва разыщут козы, они охотно посещают их до тех пор, пока не придут олени. Охотники неоднократно замечали,
что, как
только на солонцах побывают изюбры, козули покидают их на более или менее продолжительное время.
Скоро они превратились в маленькие, едва заметные точки, и если я не потерял их из виду, то
только потому,
что не спускал с них глаз.
Выбрав один из них, мы стали взбираться на хребет. По наблюдениям Дерсу, дождь должен быть затяжным. Тучи низко ползли над землей и наполовину окутывали горы. Следовательно, на вершине хребта мы увидели бы
только то,
что было в непосредственной от нас близости. К тому же взятые с собой запасы продовольствия подходили к концу. Это принудило нас на другой день спуститься в долину.
Совпало так,
что китайцы тоже в эту ночь решили сделать нападение и не
только отобрать женщину, но и раз навсегда отделаться от обоих тазов.
Мои спутники знали,
что если нет проливного дождя, то назначенное выступление обыкновенно не отменяется.
Только что-нибудь особенное могло задержать нас на биваке. В 8 часов утра, расплатившись с китайцами, мы выступили в путь по уже знакомой нам тропе, проложенной местными жителями по долине реки Дунгоу к бухте Терней.
Следующий день был последним днем июля. Когда занялась заря, стало видно,
что погода будет хорошая. В горах еще кое-где клочьями держался туман. Он словно чувствовал,
что доживает последние часы, и прятался в глубокие распадки. Природа ликовала: все живое приветствовало всесильное солнце, как бы сознавая,
что только одно оно может прекратить ненастье.
В них я увидел
только то,
что заметил бы и всякий другой наблюдатель, но Дерсу увидел еще многое другое.
Тут
только я обратил внимание,
что фанза действительно стояла на низком берегу и в случае наводнения могла быть легко затоплена.
Оказалось,
что в тумане мы внезапно вышли на берег и заметили это
только тогда, когда у ног своих увидели окатанную гальку и белую пену прибойных волн.
На другое утро караульные сообщили мне,
что свечение морской воды длилось всю ночь и прекратилось
только перед рассветом.
Ночью, перед рассветом, меня разбудил караульный и доложил,
что на небе видна «звезда с хвостом». Спать мне не хотелось, и потому я охотно оделся и вышел из палатки. Чуть светало. Ночной туман исчез, и
только на вершине горы Железняк держалось белое облачко. Прилив был в полном разгаре. Вода в море поднялась и затопила значительную часть берега. До восхода солнца было еще далеко, но звезды стали уже меркнуть. На востоке, низко над горизонтом, была видна комета. Она имела длинный хвост.
Тазы на Такеме те же,
что и в Южно-Уссурийском крае,
только менее подвергшиеся влиянию китайцев. Жили они в фанзах, умели делать лодки и лыжи, летом занимались земледелием, а зимой соболеванием. Говорили они по-китайски, а по-удэгейски знали
только счет да отдельные слова. Китайцы на Такеме были полными хозяевами реки; туземцы забиты и, как везде, находились в неоплатных долгах.
Кедр, тополь, клен, ольха, черемуха Максимовича, шиповник, рябина бузинолистная, амурский барбарис и чертово дерево, опутанные виноградом, актинидиями и лимонником, образуют здесь такую непролазную чащу,
что пробраться через нее можно
только с ножом в руке, затратив большие усилия и рискуя оставить одежду свою на кустах.
Для того чтобы вода не снесла с намеченного пути, надо крепко держаться на ногах,
что возможно
только при условии, если ноги будут обуты.
И он поднял с земли улы. Они были старые, много раз чиненные, дыроватые. Для меня ясно было
только то,
что китаец бросил их за негодностью и пошел назад.
Как это было просто! В самом деле, стоит
только присмотреться к походке молодого человека и старого, чтобы увидеть,
что молодой ходит легко, почти на носках, а старый ставит ногу на всю ступню и больше надавливает на пятку. Пока мы с Дерсу осматривали покинутый бивак, Чжан Бао и Чан Лин развели огонь и поставили палатку.
Значит, с вершины мы спустились
только на 105 м,
что в среднем на один километр составляет 10 м.
Производить съемку во время ненастья трудно. Бумага становится дряблой, намокшие рукава размазывают карандаш. Зонтика у меня с собой не было, о
чем я искренно жалел. Чтобы защитить планшет от дождя, каждый раз, как
только я открывал его, Чан Лин развертывал над ним носовой платок. Но скоро и это оказалось недостаточным: платок намокал и стал сочить воду.
Тут
только я спохватился,
что сплю не в лесу, а в фанзе, на кане и под теплым одеялом. Со сладостным сознанием я лег опять на свое ложе и под шум дождя уснул крепким-крепким сном.
Идти прямо по тропе опасно, потому
что карниз узок, можно двигаться
только боком, оборотясь лицом к стене и держась руками за выступы скалы.
У подножия найнинских террас, на самом берегу моря, мы нашли корейскую фанзу. Обитатели ее занимались ловлей крабов и соболеванием. В фанзе жили девять холостых корейцев. Среди них двое одетых по-китайски и один по-удэгейски. Они носили косы и имели подбритые лбы. Я долго их принимал за то,
чем они казались, и
только впоследствии узнал, кто они на самом деле.
— Дерсу, — сказал я ему, — я о тебе соскучился. Как
только тебя нет около меня, чувствую,
что чего-то не хватает.
На морских картах в этих местах показаны двое береговых ворот. Одни малые — у самого берега, другие большие — в воде. Ныне сохранились
только те,
что ближе к берегу. Удэгейцы называют их Сангасу,
что значит «Дыроватые камни», а китайцы — Кулунзуйза [Кулунь-цзий-цзы — конец, дыра (отверстие).].
Вследствие того
что весна здесь наступает поздно, староверы пашут
только в мае, а косят в августе. Та к как лето туманное и холодное, то хлеба созревают тоже поздно. Уборка их производится в конце сентября, а иногда затягивается и до половины октября. Все овощи, в особенности картофель, растут хорошо; не созревают
только дыни и арбузы. Период цветения растений и созревания плодов по сравнению с бассейном Уссури, на одной и той же широте, отстает почти на целый месяц.
Заметно,
что в здешних лесах болезненных наростов на деревьях меньше,
чем к западу от Сихотэ-Алиня, и притом они встречаются
только в верховьях рек.
Староверы говорили мне,
что обе упомянутые реки очень порожисты и в горах много осыпей. Они советовали оставить мулов у них в деревне и идти пешком с котомками. Тогда я решил отправиться в поход
только с Дерсу.
Вегетационный период почти
что кончился. Большинство цветковых растений завяло, и
только в некоторых еще теплилась жизнь. К числу последних относились: анафалис жемчужный, у которого листья с исподней стороны войлочные; особый вид астры, с темным пушистым стеблем и чешуйчатой фиолетовой корзинкой; затем заячье ушко — зонтичное растение, имеющее на листьях выпуклые дугообразные жилки, и, наконец, черемша с листьями, как у ландыша.
Дерсу был безусловно прав. Обычай «ссаживать» ворон с деревьев — жестокая забава охотников. Стрельбой по воронам забавляются иногда даже образованные люди. Стреляют так же, как в бутылку,
только потому,
что черная ворона представляет собой хорошую цель.
Дерсу тотчас мне объяснил: в воду бросают
только то,
чего в ней нет, в лес можно бросать
только то,
чего нет на земле.
Потому ли,
что мы были со свежими силами, или снег нас принуждал торопиться, но
только на эту гору мы взошли довольно скоро.
Наконец узкая и скалистая часть долины была пройдена. Горы как будто стали отходить в стороны. Я обрадовался, полагая,
что море недалеко, но Дерсу указал на какую-то птицу, которая, по его словам, живет
только в глухих лесах, вдали от моря. В справедливости его доводов я сейчас же убедился. Опять пошли броды, и
чем дальше, тем глубже. Раза два мы разжигали костры, главным образом для того, чтобы погреться.
Лет 40 назад удэгейцев в прибрежном районе было так много,
что, как выражался сам Люрл, лебеди, пока летели от реки Самарги до залива Ольги, от дыма, который поднимался от их юрт, из белых становились черными. Больше всего удэгейцев жило на реках Тадушу и Тетюхе. На Кусуне было 22 юрты, на Амагу —
только 3 и на Такеме — 18. Тогда граница обитания их спускалась до реки Судзухе и к западу от нее.
Утром на другой день я поднялся рано и тотчас же стал собираться в дорогу. Я по опыту знал,
что если удэгейцев не торопить, то они долго не соберутся. Та к и случилось. Удэгейцы сперва чинили обувь, потом исправляли лодки, и выступить нам удалось
только около полудня.
Утром был довольно сильный мороз (–10°С), но с восходом солнца температура стала повышаться и к часу дня достигла +3°С. Осень на берегу моря именно тем и отличается,
что днем настолько тепло,
что смело можно идти в одних рубашках, к вечеру приходится надевать фуфайки, а ночью — завертываться в меховые одеяла. Поэтому я распорядился всю теплую одежду отправить морем на лодке, а с собой мы несли
только запас продовольствия и оружие. Хей-ба-тоу с лодкой должен был прийти к устью реки Тахобе и там нас ожидать.
Тут мы нашли маленькую фанзочку. Обитателей ее я принял сначала за удэгейцев и
только вечером узнал,
что это были солоны.
Наши новые знакомые по внешнему виду мало
чем отличались от уссурийских туземцев. Они показались мне как будто немного ниже ростом и шире в костях. Кроме того, они более подвижны и более экспансивны. Говорили они по-китайски и затем на каком-то наречии, составляющем смесь солонского языка с гольдским. Одежда их тоже ничем не отличалась от удэгейской, разве
только меньше было пестроты и орнаментов.
Явление грозы со снегом было так ново и необычно,
что все с любопытством посматривали на небо, но небо было темное, и
только при вспышках молнии можно было рассмотреть тяжелые тучи, двигавшиеся в юго-западном направлении.
О грозе со снегом он сказал,
что раньше гром и молния были
только летом, зимние же грозы принесли с собой русские. Эта гроза была третья, которую он помнил за всю свою жизнь.
Вечером солон убил белку. Он снял с нее шкурку, затем насадил ее на вертел и стал жарить, для
чего палочку воткнул в землю около огня. Потом он взял беличий желудок и положил его на угли. Когда он зарумянился, солон с аппетитом стал есть его содержимое. Стрелки начали плеваться, но это мало смущало солона. Он сказал,
что белка — животное чистое,
что она ест
только орехи да грибки, и предлагал отведать этого лакомого блюда. Все отказались…
В это время Аринин стал поправлять огонь и задел белку. Она упала. Стрелок поставил ее на прежнее место, но не так, как раньше, а головой вниз. Солон засуетился и быстро повернул ее головой кверху. При этом он сказал,
что жарить белку можно
только таким образом, иначе она обидится и охотнику не будет удачи, а рыбу, наоборот, надо ставить к огню всегда головой вниз, а хвостом кверху.
Собирая дрова, я увидел совсем в стороне, далеко от костра, спавшего солона. Ни одеяла, ни теплой одежды у него не было. Он лежал на ельнике, покрывшись
только одним своим матерчатым кафтаном. Опасаясь, как бы он не простудился, я стал трясти его за плечо, но солон спал так крепко,
что я насилу его добудился. Да Парл поднялся, почесал голову, зевнул, затем лег опять на прежнее место и громко захрапел.
На обратном пути я спросил Дерсу, почему он не стрелял в диких свиней. Гольд ответил,
что не видел их, а
только слышал шум в чаще, когда они побежали. Дерсу был недоволен: он ругался вслух и потом вдруг снял шапку и стал бить себя кулаком по голове. Я засмеялся и сказал,
что он лучше видит носом,
чем глазами. Тогда я не знал,
что это маленькое происшествие было повесткой к трагическим событиям, разыгравшимся впоследствии.
На этом участке в Нахтоху впадают следующие реки: с левой стороны — Бия и Локтоляги с перевалами на одну из прибрежных рек — Эхе. Из выдающихся горных вершин тут можно подниматься
только до реки Малу-Сагды. На подъем против воды нужно четверо суток, а на сплав по течению — один день. Янсели сказал,
что по реке Нахтоху идет кета, морская мальма и горбуша. Главная масса кеты направляется по реке Локтоляги, мальма поднимается до порогов реки Дагды, а горбуша — до реки Нунгини.
Это было для нас непоправимым несчастьем. В лодке находилось все наше имущество: теплая одежда, обувь и запасы продовольствия. При себе мы имели
только то,
что могли нести: легкую осеннюю одежду, по одной паре унтов, одеяла, полотнища палаток, ружья, патроны и весьма ограниченный запас продовольствия. Я знал,
что к северу, на реке Един, еще живут удэгейцы, но до них было так далеко и они были так бедны,
что рассчитывать на приют у них всего отряда нечего было и думать.
Тут
только я понял неуместность моих шуток. Для него, добывающего себе средства к жизни охотой, ослабление зрения было равносильно гибели. Трагизм увеличивался еще и тем обстоятельством,
что Дерсу был совершенно одинок. Куда идти?
Что делать? Где склонить на старости лет свою седую голову?
И вдруг он опустился на колени и поклонился в землю. Я бросился поднимать его и стал говорить,
что, наоборот, я обязан ему жизнью и если он будет жить со мною, то этим
только доставит мне удовольствие. Чтобы отвлечь его от грустных мыслей, я предложил ему заняться чаепитием.
Тут
только я заметил,
что гребень хребта, видимый дотоле отчетливо и ясно, теперь имел контуры неопределенные, расплывчатые: горы точно дымились. По их словам, ветер от хребта Кямо до моря доходит через два часа.
Они держались преимущественно на песке и по окраске так подходили к окружающей обстановке,
что их совершенно нельзя было заметить даже на близком расстоянии; вторично я увидел птиц
только тогда, когда они поднялись в воздух.