Неточные совпадения
Наконец
стало светать. Вспыхнувшую было на востоке зарю тотчас опять заволокло тучами. Теперь уже все было видно: тропу, кусты, камни, берег залива, чью-то опрокинутую вверх дном лодку. Под нею спал
китаец. Я разбудил его и попросил подвезти нас к миноносцу. На судах еще кое-где горели огни. У трапа меня встретил вахтенный начальник. Я извинился за беспокойство, затем пошел к себе в каюту, разделся и лег в постель.
С тех пор все чаще и чаще приходилось слышать о каких-то людях, скрывающихся в тайге. То видели их самих, то находили биваки, лодки, спрятанные в кустах, и т.д. Это
становилось подозрительным. Если бы это были
китайцы, мы усмотрели бы в них хунхузов. Но, судя по следам, это были русские.
По мере того как
становилось темнее, он сгущался все больше и больше; скоро в нем утонули противоположный берег реки и фанзы
китайцев.
Утром 4 августа мы
стали собираться в путь.
Китайцы не отпустили нас до тех пор, пока не накормили как следует. Мало того, они щедро снабдили нас на дорогу продовольствием. Я хотел было рассчитаться с ними, но они наотрез отказались от денег. Тогда я положил им деньги на стол. Они тихонько передали их стрелкам. Я тоже тихонько положил деньги под посуду.
Китайцы заметили это и, когда мы выходили из фанзы, побросали их под ноги мулам. Пришлось уступить и взять деньги обратно.
— Камни смотрю: вода прибавляй, — отвечал он и
стал ругать
китайца, который построил фанзу так близко от реки.
Вечером Дерсу угостил меня оленьим хвостом. Он насадил его на палочку и
стал жарить на углях, не снимая кожи. Олений хвост (по-китайски лу-иба) представляет собой небольшой мешок, внутри которого проходит тонкий стержень. Все остальное пространство наполнено буровато-белой массой, по вкусу напоминающей не то мозги, не то печенку.
Китайцы ценят олений хвост как гастрономическое лакомство.
Мне
стало жаль старуху, и я ей дал 3 рубля. Она растерялась, заплакала и просила меня не говорить об этом
китайцам. Простившись с нею, мы отправились дальше. Мальчик пошел проводить нас до реки Цимухе.
У меня мелькнула мысль, что я причина его страха. Мне
стало неловко. В это время Аринин принес мне кружку чая и два куска сахара. Я встал, подошел к
китайцу и все это подал ему. Старик до того растерялся, что уронил кружку на землю и разлил чай. Руки у него затряслись, на глазах показались слезы. Он опустился на колени и вскрикнул сдавленным голосом...
Дерсу
стал вспоминать дни своего детства, когда, кроме гольдов и удэге, других людей не было вовсе. Но вот появились
китайцы, а за ними — русские. Жить
становилось с каждым годом все труднее и труднее. Потом пришли корейцы. Леса начали гореть; соболь отдалился, и всякого другого зверя
стало меньше. А теперь на берегу моря появились еще и японцы. Как дальше жить?
Провожавшие нас удэгейцы бросились к нему и
стали осматривать его обувь: в ней не хватало одного гвоздя. Они развязали его котомку, вынули из нее соболя и сообщили все подробности, при которых он совершил кражу.
Китаец, полагая, что за ним подсматривали из кустов, сознался.
— Раньше никакой люди первый зверя найти не могу. Постоянно моя первый его посмотри. Моя стреляй — всегда в его рубашке дырку делай. Моя пуля никогда ходи нету. Теперь моя 58 лет. Глаз худой
стал, посмотри не могу. Кабарга стреляй — не попал, дерево стреляй — тоже не попал. К
китайцам ходи не хочу — их работу моя понимай нету. Как теперь моя дальше живи?
Меня это поразило; я
стал уговаривать продать корни
китайцам, а деньги взять себе, но Дерсу настаивал на своем.
Глаза умершего были открыты и запорошены снегом. Из осмотра места вокруг усопшего мои спутники выяснили, что когда
китаец почувствовал себя дурно, то решил
стать на бивак, снял котомку и хотел было ставить палатку, но силы оставили его; он сел под дерево и так скончался. Маньчжур Чи-Ши-у, Сунцай и Дерсу остались хоронить
китайца, а мы пошли дальше.
Одега 2-я (по-удэгейски Одэхе) с левой стороны принимает в себя ключ Луговой. Раньше, по рассказам
китайцев, здесь была небольшая лудева, но она сгорела.
Китайцы ее возобновлять не
стали и ушли на реку Пхусун.
Неточные совпадения
Мы обращались и к
китайцам, и к индийцам с вопросом по-английски и по-французски: «Где отель?» Встречные тупо глядели на нас или отвечали вопросом же: «Signor?» Мы
стали ухитряться, как бы, не зная ни слова по-испански, сочинить испанскую фразу.
Ко мне в каюту толпой
стали ломиться индийцы, малайцы,
китайцы, с аттестатами от судов разных наций, все портные, прачки, комиссионеры. На палубе настоящий базар: разноплеменные гости разложили товары, и каждый горланил на своем языке, предлагая материи, раковины, обезьян, птиц, кораллы.
Китайцы тоже несколько реже
стали ездить в Сингапур, имея возможность сбывать свои товары там, у самых ворот Китая.
Мы шли по полям, засеянным разными овощами. Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти или двухстах друг от друга. Заглядывали в домы; «Чинь-чинь», — говорили мы жителям: они улыбались и просили войти. Из дверей одной фермы выглянул
китаец, седой, в очках с огромными круглыми стеклами, державшихся только на носу. В руках у него была книга. Отец Аввакум взял у него книгу, снял с его носа очки, надел на свой и
стал читать вслух по-китайски, как по-русски.
Китаец и рот разинул. Книга была — Конфуций.
То вдруг она умолкала, опускалась в изнеможенье, словно неохотно щипала струны, и Чертопханов останавливался, только плечиком подергивал да на месте переминался, а Недопюскин покачивал головой, как фарфоровый
китаец; то снова заливалась она как безумная, выпрямливала
стан и выставляла грудь, и Чертопханов опять приседал до земли, подскакивал под самый потолок, вертелся юлой, вскрикивал: «Живо!»…