Неточные совпадения
Теперь обследованию подлежала центральная часть Сихотэ-Алиня, между 45 и 47° с. ш., побережье моря от
того места, где были закончены работы
в прошлом году, значит, от бухты Терней к северу, сколько позволит время, и затем маршрут по Бикину до реки Уссури.
В отряде остались
те же собаки — Леший и Альпа.
Инструменты и приборы были
те же, что и
в прошлом году.
Гольд рассказывал мне о
том, как
в верховьях реки Санда-Ваку зимой он поймал двух соболей, которых выменял у китайцев на одеяло, топор, котелок и чайник, а на оставшиеся деньги купил китайской дрели, из которой сшил себе новую палатку.
Миноносцы уходили
в плавание только во второй половине июня. Пришлось с этим мириться. Во-первых, потому, что не было другого случая добраться до залива Джигит, а во-вторых, проезд по морю на военных судах позволял мне сэкономить значительную сумму денег. Кроме
того, потеря времени во Владивостоке наполовину окупалась скоростью хода миноносцев.
Вскоре легкая качка известила о
том, что мы вышли
в открытое море.
Он
то спускался
в глубокие промежутки между волнами,
то вновь взбегал на волны, увенчанные белыми гребнями.
Горбуша не имела еще
того безобразного вида, который она приобретает впоследствии, хотя челюсти ее и начали уже немного загибаться и на спине появился небольшой горб. Я распорядился взять только несколько рыб, а остальных пустить обратно
в воду. Все с жадностью набросились на горбушу, но она скоро приелась, и потом уже никто не обращал на нее внимания.
Залив Рында находится под 44° 41' с. ш. и 136° 31'
в. д. от Гринвича и состоит из двух заливов: северного, именуемого Джигитом, и южного — Пластун. Оба они открыты со стороны моря и потому во время непогоды не всегда дают судам защиту. Наибольшая глубина их равна 25–28 м. Горный хребет, разделяющий оба упомянутых залива, состоит из кварцевого порфира и порфирита с включением вулканического стекла. Чем ближе к морю,
тем горы становятся ниже и на самом берегу представляются холмами высотой от 400 до 580 м.
— Хороший он человек, правдивый, — говорил старовер. — Одно только плохо — нехристь он, азиат,
в бога не верует, а вот поди-ка, живет на земле все равно так же, как и я. Чудно, право! И что с ним только на
том свете будет?
На другой день утром Дерсу возвратился очень рано. Он убил оленя и просил меня дать ему лошадь для доставки мяса на бивак. Кроме
того, он сказал, что видел свежие следы такой обуви, которой нет ни у кого
в нашем отряде и ни у кого из староверов. По его словам, неизвестных людей было трое. У двоих были новые сапоги, а у третьего — старые, стоптанные, с железными подковами на каблуках. Зная наблюдательность Дерсу, я нисколько не сомневался
в правильности его выводов.
Первое свое заключение он вывел из
того, что на земле валялись коробки из-под папирос, банки из-под консервов, газета и корка такого хлеба, какой продается
в городе.
С
тех пор все чаще и чаще приходилось слышать о каких-то людях, скрывающихся
в тайге.
То видели их самих,
то находили биваки, лодки, спрятанные
в кустах, и т.д. Это становилось подозрительным. Если бы это были китайцы, мы усмотрели бы
в них хунхузов. Но, судя по следам, это были русские.
В заливе Джигит нам пришлось просидеть около двух недель. Надо было дождаться мулов во что бы
то ни стало: без вьючных животных мы не могли тронуться
в путь. Воспользовавшись этим временем, я занялся обследованием ближайших окрестностей по направлению к заливу Пластун, где
в прошлом году у Дерсу произошла встреча с хунхузами. Один раз я ходил на реку Кулему и один раз на север по побережью моря.
Бо́льшая часть дня уже прошла. Приближался вечер. По мере
того как становилось прохладнее, туман глубже проникал на материк. Словно грязная вата, он спускался с гор
в долины, распространяясь шире и шире и поглощая все, с чем приходил
в соприкосновение.
Вдруг радиус моего кругозора стал быстро сокращаться: навалился густой туман. Точно стеной, отделил он меня от остального мира. Теперь я мог видеть только
те предметы, которые находились
в непосредственной близости от меня. Из тумана навстречу мне поочередно выдвигались
то лежащее на земле дерево,
то куст лозняка, пень, кочка или еще что-нибудь
в этом роде.
Захаров и Сабитов стали
в нее целить, и так как каждому хотелось выстрелить первому,
то оба горячились, волновались и мешали друг другу.
Солдаты бросили стрельбу
в пятнышко и, выстроившись на берег
в одну линию, открыли частый огонь по уходящей птице, чем больше они горячились,
тем дальше отгоняли птицу.
Утка до
того была напугана, что с криком сорвалась с места и, отлетев немного, нырнула
в воду.
Сначала его никто не слушал, потом притих один спорщик, за ним другой, третий, и скоро на таборе совсем стало тихо. Дерсу пел что-то печальное, точно он вспомнил родное прошлое и жаловался на судьбу. Песнь его была монотонная, но
в ней было что-то такое, что затрагивало самые чувствительные струны души и будило хорошие чувства. Я присел на камень и слушал его грустную песню. «Поселись там, где поют; кто поет,
тот худо не думает», — вспомнилась мне старинная швейцарская пословица.
Любопытно, что козуля охотно мирится с присутствием других животных и совершенно не выносит изюбра.
В искусственных питомниках при совместной жизни она погибает. Это особенно заметно на солонцах. Если такие солонцы сперва разыщут козы, они охотно посещают их до
тех пор, пока не придут олени. Охотники неоднократно замечали, что, как только на солонцах побывают изюбры, козули покидают их на более или менее продолжительное время.
Кое-где виднелась свежевзрытая земля.
Та к как домашних свиней китайцы содержат
в загонах,
то оставалось допустить присутствие диких кабанов, что и подтвердилось. А раз здесь были кабаны, значит, должны быть и тигры. Действительно, вскоре около реки на песке мы нашли следы одного очень крупного тигра. Он шел вдоль реки и прятался за валежником. Из этого можно было заключить, что страшный зверь приходил сюда не для утоления жажды, а на охоту за козулями и кабанами.
Скоро они превратились
в маленькие, едва заметные точки, и если я не потерял их из виду,
то только потому, что не спускал с них глаз.
Долина реки Литянгоу какая-то странная — не
то поперечная, не
то продольная. Местами она расширяется до 1,5 км, местами суживается до 200 м.
В нижней части долины есть много полян, засоренных камнями и непригодных для земледелия. Здесь часто встречаются горы и кое-где есть негустые лиственные леса. Чем выше подниматься по долине,
тем чаще начинают мелькать темные силуэты хвойных деревьев, которые мало-помалу становятся преобладающими.
Если я хочу представить себе девственную тайгу,
то каждый раз мысленно переношусь
в долину Синанцы. Кроме обычных ясеня, березы Эрмана и ольхи, здесь произрастали: аянская ель — представительница охотской флоры, клен с красными ветвями, имеющий листву, как у неклена, затем черемуха Маака с желтой берестой, как у березы, и с ветвями, пригнутыми к земле, над чем немало потрудились и медведи, и, наконец,
в изобилии по берегам реки ивняки, у которых молодые побеги имеют красновато-сизый оттенок.
В особенности много неприятностей испытывает
тот, кто идет впереди: ему
то и дело приходится снимать паутину с лица или сбрасывать паука, уцепившегося за нос.
В этот день мы дошли до
того места, где Синанца разделяется надвое: Да-Синанцу [Да-си-нань-ча — большой юго-западный приток (развилина).] и Сяо-Синанцу [Сяо-си-нань-ча — малый юго-западный приток.]. Первая является главной рекой, вторая — ее притоком.
На этом протяжении
в Синанцу впадают следующие горные речки: Пярл-гоу и Изимлу — справа; Лаза-гоу и Хунголя-гоу [Пянь-эр-гоу — покатая долина. Лаза-гоу — скалистая долина. Хуан-га-лян-гоу — долина красного гаоляна.] — слева. Сама по себе река немноговодна, но бурелом, сложенный
в большие груды, указывает на
то, что во время дождей вода поднимается настолько высоко, что деревья по ней свободно переносятся с одного места на другое.
Чем дальше,
тем труднее становилось идти. Поэтому я решил оставить мулов на биваке и назавтра продолжать путь с котомками. Мы рассчитывали
в два дня достигнуть водораздела, однако этот переход отнял у нас четверо суток.
В довершение всего погода испортилась — пошли дожди.
Выбрав один из них, мы стали взбираться на хребет. По наблюдениям Дерсу, дождь должен быть затяжным. Тучи низко ползли над землей и наполовину окутывали горы. Следовательно, на вершине хребта мы увидели бы только
то, что было
в непосредственной от нас близости. К
тому же взятые с собой запасы продовольствия подходили к концу. Это принудило нас на другой день спуститься
в долину.
По мере
того как становилось темнее, он сгущался все больше и больше; скоро
в нем утонули противоположный берег реки и фанзы китайцев.
В это время пришел один из стрелков и стал рассказывать о
том, что Дерсук (так всегда его звали) сидит один у огня и поет песню.
Стрелок объяснил мне, что надо идти по тропе до
тех пор, пока справа я не увижу свет. Это и есть огонь Дерсу. Шагов триста я прошел
в указанном направлении и ничего не увидел. Я хотел уже было повернуть назад, как вдруг сквозь туман
в стороне действительно заметил отблеск костра. Не успел я отойти от тропы и пятидесяти шагов, как туман вдруг рассеялся.
Он громко запел
ту же песню и весь спирт вылил
в огонь. На мгновение
в костре вспыхнуло синее пламя. После этого Дерсу стал бросать
в костер листья табака, сухую рыбу, мясо, соль, чумизу, рис, муку, кусок синей дабы, новые китайские улы, коробок спичек и, наконец, пустую бутылку. Дерсу перестал петь. Он сел на землю, опустил голову на грудь и глубоко о чем-то задумался.
Я не прерывал его. Тогда он рассказал мне, что прошлой ночью он видел тяжелый сон: он видел старую, развалившуюся юрту и
в ней свою семью
в страшной бедности. Жена и дети зябли от холода и были голодны. Они просили его принести им дрова и прислать теплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек.
То, что он сжигал, он посылал
в загробный мир своим родным, которые, по представлению Дерсу, на
том свете жили так же, как и на этом.
Мои спутники знали, что если нет проливного дождя,
то назначенное выступление обыкновенно не отменяется. Только что-нибудь особенное могло задержать нас на биваке.
В 8 часов утра, расплатившись с китайцами, мы выступили
в путь по уже знакомой нам тропе, проложенной местными жителями по долине реки Дунгоу к бухте Терней.
В природе чувствовалась какая-то тоска. Неподвижный и отяжелевший от сырости воздух, казалось, навалился на землю, и от этого все кругом притаилось. Хмурое небо, мокрая растительность, грязная тропа, лужи стоячей воды и
в особенности царившая кругом тишина — все свидетельствовало о ненастье, которое сделало передышку для
того, чтобы снова вот-вот разразиться дождем с еще большей силой.
Мы развели большой огонь — мокли и сушились
в одно и
то же время.
В это время подошли кони. Услышав наш выстрел, А. И. Мерзляков остановил отряд и пришел узнать,
в чем дело. Решено было для добычи меда оставить двое стрелков. Надо было сперва дать пчелам успокоиться, а затем морить их дымом и собрать мед. Если бы это не сделали мы,
то все равно весь мед съел бы медведь.
На реке Санхобе мы опять встретились с начальником охотничьей дружины Чжан Бао и провели вместе целый день. Оказалось, что многое из
того, что случилось с нами
в прошлом году на Имане, ему было известно. От него я узнал, что зимой он ходил разбирать спорный земельный вопрос между тазами и китайцами, а весной был на реке Ното, где уничтожил шайку хунхузов.
Утром 4 августа мы стали собираться
в путь. Китайцы не отпустили нас до
тех пор, пока не накормили как следует. Мало
того, они щедро снабдили нас на дорогу продовольствием. Я хотел было рассчитаться с ними, но они наотрез отказались от денег. Тогда я положил им деньги на стол. Они тихонько передали их стрелкам. Я тоже тихонько положил деньги под посуду. Китайцы заметили это и, когда мы выходили из фанзы, побросали их под ноги мулам. Пришлось уступить и взять деньги обратно.
В долине реки Адимил произрастают лиственные леса дровяного и поделочного характера;
в горах всюду видны следы пожарищ. На релках и по увалам — густые заросли таволги, орешника и леспедецы. Дальше
в горах есть немного кедра и пихты. Широкие полосы гальки по сторонам реки и измочаленный колодник
в русле указывают на
то, что хотя здесь больших наводнений и не бывает, но все же
в дождливое время года вода идет очень стремительно и сильно размывает берега.
Как произошли осыпи? Кажется, будто здесь были землетрясения и целые утесы распались на обломки. На самом деле это работа медленная, вековая и незаметная для глаза. Сначала
в каменной породе появляются трещины; они увеличиваются
в размерах, сила сцепления уступает силе тяжести, один за другим камни обрываются, падают, и мало-помалу на месте прежней скалы получается осыпь. Обломки скатываются вниз до
тех пор, пока какое-либо препятствие их не задержит.
Движение по осыпям, покрытым мхом, всегда довольно затруднительно:
то ставишь ногу на ребро,
то попадаешь
в щели между камнями. Внизу осыпи покрыты землей и травой настолько густо, что их не замечаешь вовсе, но по мере
того как взбираешься выше, растительность постепенно исчезает.
Забрав свой трофей, я возвратился на бивак.
Та м все уже были
в сборе, палатки поставлены, горели костры, варился ужин. Вскоре возвратился и Дерсу. Он сообщил, что видел несколько свежих тигриных следов и одни из них недалеко от нашего бивака.
Жуки долго еще попадались
то на одеяле,
то на шинели,
то у кого-нибудь
в сумке,
то в головном уборе.
Затем он пошел
в лес и принялся рубить сырую ель, осину, сирень и т. п.,
то есть такие породы, которые трещат
в огне.
— Какой-то зверь с
того берега
в воду прыгнул, — ответил испуганно караульный.
Проснулся я
в 8 часов утра. По-прежнему моросило. Дерсу ходил на разведку, но ничего не нашел. Животное, подходившее ночью к нашему биваку, после выстрела бросилось назад через реку. Если бы на отмели был песок, можно было бы увидеть его следы. Теперь остались для нас только одни предположения. Если это был не лось, не изюбр и не медведь,
то, вероятно, тигр.
В них я увидел только
то, что заметил бы и всякий другой наблюдатель, но Дерсу увидел еще многое другое.