Неточные совпадения
3, 1898 г.] Второй был кабинетным работником и
жил большей частью
в бухте Кангауз.
Давным-давно
в одинокой фанзе
жил гольд Хээкчир Фаеигуни. Он был хороший охотник и всегда имел достаточный запас юколы для своих собак. Хээкчир был однажды
в Сансине на реке Сунгари и вывез оттуда белого петуха. После этого он начал тяготиться своим одиночеством, потерял сон и стал плохо есть. Как-то раз ночью Хээкчир Фаенгуни вышел на улицу и сел у крыльца своего дома. Вдруг он услышал слова...
К вечеру наш пароход дошел до селения Вятского, [
В 1926 году
в селении Вятском был 61 дом, и
в селении
проживало 278 человек обоего пола.] расположенного на правом, нагорном берегу Амура.
Прежде всего мне бросились
в глаза бесчисленные штабели дров, за ними выше на берегу виднелись
жилые дома и дворовые постройки, сделанные основательно и прочно, даже заборы были сложены из бревен.
Их личинки
живут в воде и ведут хищнический образ жизни.
Гольдское селение Найхин тогда состояло из 18 фанз,
в которых
проживало 136 человек — мужчин и женщин. [
В 1926 году
в Найхине было 22 фанзы с населением
в 144 души обоего пола.]
В конце его из одной фанзы вышел нам навстречу Николай Бельды, мужчина лет тридцати, с которым я впоследствии подружился. Он приветствовал нас по-своему и предложил войти
в его дом.
Когда гольды узнали, что мы хотим итти по Анюю, они начали рассказывать про реку всякие страхи. Говорили о том, что плавание по ней весьма опасно вследствие быстроты течения и множества завалов. Итти к истокам они отказались наотрез, и даже такие подарки, как ружье с патронами, не могли соблазнить их на это рискованное предприятие. Далее из расспросов выяснилось, что
в нижнем течении Анюя
живут гольды, а выше — удэхейцы.
Люди Оджал родились и
жили на берегах озера Болона, где
в давние времена добывалась серебро-свинцовая руда.
В этот день мы прошли только восемь километров и заночевали
в стойбище Котофу Датани, состоявшем из трех юрт,
в которых
жило шесть мужчин, пять женщин и двое детей.
От гольдов я также узнал, что сородичи их
живут только по нижнему течению реки, а удэхейцы — выше, до местности Улема, а
в верхней половине Анюй совершенно необитаем.
Горные хребты, окаймляющие долину, увенчаны причудливыми скалами, издали похожими на руины древних замков с башнями и бойницами. Местные жители называют их шаманскими камнями и говорят, что
в давние времена здесь
жили крылатые люди.
Они принялись очень оживленно говорить о том, что
в здешних местах
живет человек, который может летать по воздуху.
Они
живут в горах, вдали от людей, не едят ни хлеба, ни мяса, а питаются только растением «Ли-чжен-цау», которое можно узнать только
в лунные ночи по тому, как на нем располагаются капли росы.
Среди орочей было несколько стариков. Поджав под себя ноги, они сидели на корье и слушали с большим вниманием. Потом я,
в свою очередь, стал расспрашивать их о том, как
жили они раньше, когда были еще детьми. Старики оживились, начали вспоминать свою молодость — время, давно прошедшее, почти забытое, былое… Вот что они рассказывали.
Раньше орочей было очень много. По всему побережью моря, от мыса Хой, что южнее залива Де-Кастри, до Аку, который теперь называется мысом Успения, всюду виднелись их юрты. Те, что
жили на берегу Татарского пролива к северу от Тумнина, назывались Пяка (Фяка).
В 1903 году от этих Пяка оставалось только три человека: Пингау и Цатю из рода Огомунка и Тончи из рода Бочинка.
Первые двое умерли
в том же году, последний представитель Пяка еще
жив и поселился на реке Хунгари.
Из его слов я узнал, что он
живет на реке Копи и
в Императорскую гавань пришел нарочно, когда услышал о нашем прибытии и узнал, что на реке Хади Чочо Бизанка собирает всех людей, но опоздал.
На Аку мы застали одну семью орочей. Они тоже недавно прибыли с Копи и
жили в палатке. Когда выяснилось, что дальше нам плыть не удастся, я позвал Савушку и вместе с ним отправился к орочскому жилищу. Привязанные на цепь собаки встретили нас злобным лаем. Из палатки поспешно выбежал человек. Это был пожилой мужчина с окладистой бородой. Узнав Савушку, он прикрикнул на собак и, приподняв полу палатки, предложил нам войти
в нее. Я нагнулся и прошел вперед.
Между тем через китайцев, скупщиков мехов, стали распространяться слухи о том, что на реке Ботчи у удэхейцев
живет один русский. Слухи эти дошли до Владивостока, потом пробрались и
в Иркутск, а там решили, что это не кто иной, как Гроссевич, и что он находится
в плену у удэхейцев.
В палатке Вандага были кое-какие японские вещи. Из расспросов выяснилось, что дед его, действительно, родился на Сахалине. Отец
жил одно время
в заливе Де-Кастри, потом
в бухте Чжуанка, а сам он перекочевал на реку Ботчи еще
в молодые годы.
Мыс Суфрен со стороны моря имеет вид конусообразной башни, прорезанной наискось какой-то цветистой
жилой. Море пробило
в ней береговые ворота, к которым на лодке из-за множества подводных камней подойти трудно.
Выстроил его удэхеец Дондибу, но почему-то не хочет
жить в нем и даже
в ненастные дни проходит мимо.
Я нарочно так подробно описал фанзу Кивета потому, что здесь нам пришлось
прожить довольно долго
в ожидании грузов, без которых мы не могли двинуться
в путь.
Русские
живут в городах и селениях и не бывают
в тайге, а поэтому им и не приходится иметь дело с злыми духами, которые сторожат удэхейцев на каждом шагу.
В 3 километрах от нее мы нашли самое большое удэхейское стойбище Ягуятаули. Еще ниже, но немного выше реки Кукчи. — другое селение Пяфу. Обитатели того и другого
жили в юртах из корья; эти удэхейцы сохранили
в наибольшей чистоте свой физический тип и все обычаи и нравы лесных людей. С правой стороны Самарги между этими стойбищами мы видим две горы — Юку и Чуганьга, состоящие из порфира, потом ключик Сеели и еще две горы Лендоо и Пяфу,
в обнажениях которых виден песчаниковый сланец.
Немного ниже Садомабирани
в Мухень впадают с той же стороны (правой) еще две речки — Нефикца и Мэка, что значит «чорт». Последняя получила свое название от скал, находящихся
в ее верховьях, служащих, якобы, местом обитания злых духов. Все перечисленные четыре речки заслуженно считаются зверовыми.
В вершинах их
живут лоси, ниже изюбры и кабаны.
Не медля нимало, я сходил
в общую
жилую юрту и принес оттуда одеяло, чайник с водой, несколько кусков сухарей.
Удэхейцы
жили в большой, просторной юрте. Старик предложил нам остановиться у него. Обе женщины тотчас освободили нам одну сторону юрты. Они подмели пол, наложили новые берестяные подстилки и сверху прикрыли их медвежьими шкурами. Мы, можно сказать, разместились даже с некоторым комфортом, ногами к огню и головами к берестяным коробкам, расставленным по углам и под самой крышей,
в которых женщины хранят все свое имущество.
Селение Улема состояло из трех деревянных домиков,
в которых
проживало семь мужчин, шесть женщин и семь детей, всего двадцать человек. Туземцы с рек Хади и Тумнина считают себя настоящими орочами. Копинских жителей они тоже считают своими людьми, но говорят, что язык их немного другой, и потому называют их «орочами-копинка».
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу
жить без Петербурга. За что ж,
в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Анна Андреевна. Мы теперь
в Петербурге намерены
жить. А здесь, признаюсь, такой воздух… деревенский уж слишком!., признаюсь, большая неприятность… Вот и муж мой… он там получит генеральский чин.
Бобчинский. Я прошу вас покорнейше, как поедете
в Петербург, скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство или превосходительство,
живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинскнй. Так и скажите:
живет Петр Иванович Бобчпиский.
Анна Андреевна. Я
живу в деревне…
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет!
В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а
в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по
жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.