Неточные совпадения
Так
жила она до 16-ти лет. Когда же ей минуло 16 лет, к ее барышням приехал их племянник — студент, богатый князь, и Катюша, не смея ни ему ни даже себе признаться
в этом, влюбилась
в него. Потом через два года этот самый племянник заехал по дороге на войну к тетушкам, пробыл у них четыре дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей
в последний день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
От них она поступила горничной к становому, но могла
прожить там только три месяца, потому что становой, пятидесятилетний старик, стал приставать к ней, и один раз, когда он стал особенно предприимчив, она вскипела, назвала его дураком и старым чортом и так толкнула
в грудь, что он упал.
Так
прожила Маслова семь лет. За это время она переменила два дома и один раз была
в больнице. На седьмом году ее пребывания
в доме терпимости и на восьмом году после первого падения, когда ей было 26 лет, с ней случилось то, за что ее посадили
в острог и теперь вели на суд, после шести месяцев пребывания
в тюрьме с убийцами и воровками.
Аграфена Петровна лет десять
в разное время провела с матерью Нехлюдова за границей и имела вид и приемы барыни. Она
жила в доме Нехлюдовых с детства и знала Дмитрия Ивановича еще Митенькой.
В первый раз увидал Нехлюдов Катюшу тогда, когда он на третьем курсе университета, готовя свое сочинение о земельной собственности,
прожил лето у своих тетушек.
Обыкновенно он с матерью и сестрой
жил летом
в материнском большом подмосковном имении.
Разговоры между ними происходили урывками, при встречах
в коридоре, на балконе, на дворе и иногда
в комнате старой горничной тетушек Матрены Павловны, с которой вместе
жила Катюша и
в горенку которой иногда Нехлюдов приходил пить чай
в прикуску.
С тех пор
в продолжение трех лет Нехлюдов не видался с Катюшей. И увидался он с нею только тогда, когда, только что произведенный
в офицеры, по дороге
в армию, заехал к тетушкам уже совершенно другим человеком, чем тот, который
прожил у них лето три года тому назад.
Перестал же он верить себе, а стал верить другим потому, что
жить, веря себе, было слишком трудно: веря себе, всякий вопрос надо решать всегда не
в пользу своего животного я, ищущего легких радостей, а почти всегда против него; веря же другим, решать нечего было, всё уже было решено и решено было всегда против духовного и
в пользу животного я.
Когда же Нехлюдов, поступив
в гвардию, с своими высокопоставленными товарищами
прожил и проиграл столько, что Елена Ивановна должна была взять деньги из капитала, она почти не огорчилась, считая, что это естественно и даже хорошо, когда эта оспа прививается
в молодости и
в хорошем обществе.
И
в таком сумасшествии эгоизма находился Нехлюдов с тех пор, как он поступил
в военную службу и стал
жить так, как
жили его товарищи.
Нехлюдову хотелось спросить Тихона про Катюшу: что она? как
живет? не выходит ли замуж? Но Тихон был так почтителен и вместе строг, так твердо настаивал на том, чтобы самому поливать из рукомойника на руки воду, что Нехлюдов не решился спрашивать его о Катюше и только спросил про его внуков, про старого братцева жеребца, про дворняжку Полкана. Все были живы, здоровы, кроме Полкана, который взбесился
в прошлом году.
Тот животный человек, который
жил в нем, не только поднял теперь голову, но затоптал себе под ноги того духовного человека, которым он был
в первый приезд свой и даже сегодня утром
в церкви, и этот страшный животный человек теперь властвовал один
в его душе.
«Но что же делать? Всегда так. Так это было с Шенбоком и гувернанткой, про которую он рассказывал, так это было с дядей Гришей, так это было с отцом, когда он
жил в деревне и у него родился от крестьянки тот незаконный сын Митенька, который и теперь еще
жив. А если все так делают, то, стало быть, так и надо». Так утешал он себя, но никак не мог утешиться. Воспоминание это жгло его совесть.
В глубине,
в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть
в глаза людям, не говоря уже о том, чтобы считать себя прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал себя. А ему нужно было считать себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело
жить. А для этого было одно средство: не думать об этом. Так он и сделал.
Та жизнь,
в которую он вступал, — новые места, товарищи, война, — помогли этому. И чем больше он
жил, тем больше забывал и под конец действительно совсем забыл.
В зале были новые лица — свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз взглядывала, как будто не могла оторвать взгляда от очень нарядной,
в шелку и бархате, толстой женщины, которая,
в высокой шляпе с большим бантом и с элегантным ридикюлем на голой до локтя руке, сидела
в первом ряду перед решеткой. Это, как он потом узнал, была свидетельница, хозяйка того заведения,
в котором
жила Маслова.
Она не только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая
в себе зародыши преступности, была воспитана
в интеллигентной дворянской семье и могла бы
жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает
в дом терпимости, где выдается от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели, от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным,
в последнее время исследованным наукой,
в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
«Разумеется, удивительное и поразительное совпадение! И необходимо сделать всё возможное, чтобы облегчить ее участь, и сделать это скорее. Сейчас же. Да, надо тут,
в суде, узнать, где
живет Фанарин или Микишин». Он вспомнил двух известных адвокатов.
«Ведь я любил ее, истинно любил хорошей, чистой любовью
в эту ночь, любил ее еще прежде, да еще как любил тогда, когда я
в первый раз
жил у тетушек и писал свое сочинение!» И он вспомнил себя таким, каким он был тогда.
— Не тужи, девка. И
в Сибири люди
живут. А ты и там не пропадешь, — утешала ее Кораблева.
Но такого человека, который бы пожалел его, не нашлось ни одного во всё то время, когда он, как зверок,
жил в городе свои года ученья и, обстриженный под гребенку, чтоб не разводить вшей, бегал мастерам за покупкой; напротив, всё, что он слышал от мастеров и товарищей с тех пор, как он
живет в городе, было то, что молодец тот, кто обманет, кто выпьет, кто обругает, кто прибьет, развратничает.
А это было не ребячество, а беседа с собой, с тем истинным, божественным собой, которое
живет в каждом человеке.
Она вспомнила, как посетившая ее
в остроге Берта рассказывала ей, что тот студент, которого она любила,
живя у Китаевой, приезжал к ним, спрашивал про нее и очень жалел.
Она решила, что сделает так. Но тут же, как это и всегда бывает
в первую минуту затишья после волнения, он, ребенок — его ребенок, который был
в ней, вдруг вздрогнул, стукнулся и плавно потянулся и опять стал толкаться чем-то тонким, нежным и острым. И вдруг всё то, что за минуту так мучало ее, что, казалось, нельзя было
жить, вся злоба на него и желание отомстить ему хоть своей смертью, — всё это вдруг отдалилось. Она успокоилась, оправилась, закуталась платком и поспешно пошла домой.
Смотритель был такой доброй души человек, что он никак не мог бы
жить так, если бы не находил поддержки
в этой вере.
Но Аграфена Петровна доказала ему, что не было никакого резона до зимы что-либо изменять
в устройстве жизни; летом квартиры никто не возьмет, а
жить и держать мебель и вещи где-нибудь да нужно.
Но Маслова не отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными
в угол косыми глазами лежала так до вечера.
В ней шла мучительная работа. То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее
в тот мир,
в котором она страдала и из которого ушла, не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение,
в котором
жила, а
жить с ясной памятью о том, что было, было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
Она
жила в конспиративной квартире,
в которой был типографский станок.
— Что ж, мы с ним
в законе, — сказала Федосья. — А ему зачем закон принимать, коли не
жить?
Это было не живое рабство, как то, которое было отменено
в 61-м году, рабство определенных лиц хозяину, но рабство общее всех безземельных или малоземельных крестьян большим землевладельцам вообще и преимущественно, а иногда и исключительно тем, среди которых
жили крестьяне.
Правда, что после военной службы, когда он привык
проживать около двадцати тысяч
в год, все эти знания его перестали быть обязательными для его жизни, забылись, и он никогда не только не задавал себе вопроса о своем отношении к собственности и о том, откуда получаются те деньги, которые ему давала мать, но старался не думать об этом.
За месяц тому назад Нехлюдов сказал бы себе, что изменить существующий порядок он не
в силах, что управляет имением не он, — и более или менее успокоился бы,
живя далеко от имения и получая с него деньги.
Крыльца — оба, переднее и особенно памятное ему заднее — сгнили и были разломаны, оставались только переметы; окна некоторые вместо стекла были заделаны тесом, и флигель,
в котором
жил приказчик, и кухня, и конюшни — всё было ветхо и серо.
— А самая, эта женщина,
в Скородном
жила.
Совершенно ясно, что всё бедствие народа или, по крайней мере, главная, ближайшая причина бедствия народа
в том, что земля, которая кормит его, не
в его руках, а
в руках людей, которые, пользуясь этим правом на землю,
живут трудами этого народа.
«Да, да, — думал он. — Дело, которое делается нашей жизнью, всё дело, весь смысл этого дела непонятен и не может быть понятен мне: зачем были тетушки, зачем Николенька Иртенев умер, а я
живу? Зачем была Катюша? И мое сумасшествие? Зачем была эта война? И вся моя последующая беспутная жизнь? Всё это понять, понять всё дело Хозяина — не
в моей власти. Но делать Его волю, написанную
в моей совести, — это
в моей власти, и это я знаю несомненно. И когда делаю, несомненно спокоен».
«Неужели везде то же самое?» подумал он и стал расспрашивать извозчика о том, сколько
в их деревне земли, и сколько у самого извозчика земли, и зачем он
живет в городе.
Со времени своего последнего посещения Масленникова,
в особенности после своей поездки
в деревню, Нехлюдов не то что решил, но всем существом почувствовал отвращение к той своей среде,
в которой он
жил до сих пор, к той среде, где так старательно скрыты были страдания, несомые миллионами людей для обеспечения удобств и удовольствий малого числа, что люди этой среды не видят, не могут видеть этих страданий и потому жестокости и преступности своей жизни.
— Да ведь народ бедствует. Вот я сейчас из деревни приехал. Разве это надо, чтоб мужики работали из последних сил и не ели досыта, а чтобы мы
жили в страшной роскоши, — говорил Нехлюдов, невольно добродушием тетушки вовлекаемый
в желание высказать ей всё, что он думал.
Соответственно этой вере граф Иван Михайлович
жил и действовал
в Петербурге
в продолжение сорока лет и по истечении сорока лет достиг поста министра.
Прекрасный, чистый, учтивый извозчик повез его мимо прекрасных, учтивых, чистых городовых, по прекрасной, чисто политой мостовой, мимо прекрасных, чистых домов к тому дому на канаве,
в котором
жила Mariette.
Тот, мужик, убил
в минуту раздражения, и он разлучен с женою, с семьей, с родными, закован
в кандалы и с бритой головой идет
в каторгу, а этот сидит
в прекрасной комнате на гауптвахте, ест хороший обед, пьет хорошее вино, читает книги и нынче-завтра будет выпущен и будет
жить попрежнему, только сделавшись особенно интересным.
Он говорил о том, что грехи наши так велики, казнь за них так велика и неизбежна, что
жить в ожидании этой казни нельзя.
Обязанность его состояла
в том, чтобы содержать
в казематах,
в одиночных заключениях политических преступников и преступниц и содержать этих людей так, что половина их
в продолжение 10 лет гибла, частью сойдя с ума, частью умирая от чахотки и частью убивая себя: кто голодом, кто стеклом разрезая
жилы, кто вешая себя, кто сжигаясь.
«А вдруг всё это я выдумал и не буду
в силах
жить этим: раскаюсь
в том, что я поступил хорошо», сказал он себе и, не
в силах ответить на эти вопросы, он испытал такое чувство тоски и отчаяния, какого он давно не испытывал. Не
в силах разобраться
в этих вопросах, он заснул тем тяжелым сном, которым он, бывало, засыпал после большого карточного проигрыша.
Нелегальный
живет вечно
в тревоге и материальных лишениях и страхе и за себя, и за других, и за дело, и наконец его берут, и всё кончено, вся ответственность снята: сиди и отдыхай.
Несмотря на эти свойства, он был близкий человек ко двору и любил царя и его семью и умел каким-то удивительным приемом,
живя в этой высшей среде, видеть
в ней одно хорошее и не участвовать ни
в чем дурном и нечестном.
Та же притворяется, что она не об этом думает, а
живет какими-то высшими, утонченными чувствами, а
в основе то же.
Потом он рассказал, как он
в продолжение двадцати восьми лет ходил
в заработки и весь свой заработок отдавал
в дом, сначала отцу, потом старшему брату, теперь племяннику, заведывавшему хозяйством, сам же
проживал из заработанных пятидесяти-шестидееяти рублей
в год два-три рубля на баловство: на табак и спички.