Неточные совпадения
Было еще совсем рано, когда
он приехал, около десяти часов, но большая белая зала с золочеными стульями и зеркалами была готова к принятию гостей, и все огни горели. Возле фортепиано с поднятой крышкой сидел тапер, молодой, очень приличный человек в черном сюртуке, — дом был из дорогих, — курил, осторожно сбрасывая пепел с папиросы, чтобы не запачкать платье, и перебирал ноты; и в углу, ближнем к полутемной гостиной, на трех стульях подряд, сидели три
девушки и о чем-то тихо разговаривали.
Когда
он вошел с хозяйкой, две
девушки встали, а третья осталась сидеть; и те, которые встали, были сильно декольтированы, а на сидевшей было глухое черное платье.
И те две смотрели на
него прямо, с равнодушным и усталым вызовом, а эта отвернулась, и профиль у нее был простой и спокойный, как у всякой порядочной
девушки, которая задумалась.
Но
он этого не знал. И когда она поднялась нехотя и хмуро, с неудовольствием взглянула на
него подведенными глазами и как-то особенно резко мелькнула бледным, матово-бледным лицом, —
он еще раз подумал: «какая она порядочная, однако!» — и почувствовал облегчение. Но, продолжая то вечное и необходимое притворство, которое двоило
его жизнь и делало ее похожею на сцену,
он качнулся как-то очень фатовски на ногах, с носков на каблуки, щелкнул пальцами и сказал
девушке развязным голосом опытного развратника...
— Сейчас? — удивилась
девушка и подняла брови.
Он засмеялся игриво, открыв ровные, сплошные, крепкие зубы, густо покраснел и ответил...
Он вспомнил свой английский паспорт, тот коверканый язык, которым говорил все последнее время, и то, что теперь забыл притвориться как следует, и снова покраснел. И, уже нахмурившись несколько, с сухой деловитостью, в которой чувствовалось утомление, взял
девушку под локоть и быстро повел.
Особенно бледен казался под верхним светом электрической люстры
его упрямый лоб и твердые выпуклости щек; а вместо глаз и у
него и у
девушки были черные, несколько таинственные, но красивые провалы.
По-видимому, и
девушке передалось
его чувство: также молча, с удивлением она разглядывала
его и себя, себя и
его; попробовала прищурить глаза, но зеркало не ответило на это легкое движение и все также тяжело и упорно продолжало вычерчивать черную застывшую пару. И показалось ли это
девушке красивым, или напомнило что-нибудь свое, немного грустное, — она улыбнулась тихо и слегка пожала
его твердо согнутую руку.
Но
он не ответил и решительно пошел дальше, увлекая
девушку, четко постукивавшую по паркету высокими французскими каблуками. Был коридор, как всегда, темные, неглубокие комнатки с открытыми дверями, и в одну комнатку, на двери которой было написано неровным почерком: «Люба», —
они вошли.
— А вы? — удивилась
девушка и искоса, быстро взглянула на
него.
И
он запер дверь двойным поворотом ключа и ключ положил в карман. И не заметил странного взгляда, каким
девушка провожала
его. И вообще весь этот вежливый, пристойный разговор, такой дикий в несчастном месте, где самый воздух мутно густел от винных испарений и ругательств, — казался
ему совершенно естественным, и простым, и вполне убедительным. Все с тою же вежливостью, точно где-нибудь на лодке, при катанье с барышнями,
он слегка раздвинул борты сюртука и спросил...
А она,
девушка с обнаженными руками и шеей, сидела напротив, курила, пила неторопливо коньяк и глядела на
него неподвижно; иногда, чтобы лучше разглядеть, она вытягивала тонкую, гибкую шею, и вместе с этим движением у концов губ ее вырастали две глубокие, напряженные складки.
Внимательно, вытянув шею, рассмотрела
его левую руку, лежавшую на груди: очень широкая в ладони, с крупными пальцами — на груди она производила впечатление тяжести, чего-то давящего больно; и осторожным движением
девушка сняла ее и положила вдоль туловища на кровати.
Но
он и в этот раз не пошевелился, и все тем же неизвестным, пугающим своей неподвижностью и покоем осталось
его порозовевшее лицо. И, отвернувшись, охватив колена голыми, нежно розовеющими руками,
девушка закинула голову и неподвижно уставилась в потолок черными провалами немигающих глаз. И в зубах ее, стиснутая крепко, застыла недокуренная потухшая папироса.
— Пусти, больно! — сказала
девушка, и
он сжал слабее, но руки не выпустил.
Он отпустил руку и сел, глядя на
девушку с тяжелой и упорной задумчивостью. В скулах у
него что-то двигалось, бегал беспокойно какой-то шарик, но все лицо было спокойно, серьезно и немного печально. И опять
он, с этой задумчивостью своей и печалью, стал неизвестный и, должно быть, очень хороший.
— А отчего же это ты такой хороший? — спросила
девушка насмешливо; но
он серьезно ответил...
— Ты и курить-то не умеешь! — сказала
девушка гневно и грубо вырвала папироску из
его рук. — Брось.
И совсем тихо, точно благодаря
его,
девушка произнесла...
И так же молча, с видом высокомерия, не удостаивая
девушки даже взглядом,
он начал спокойно и медленно пристегивать воротничок; но уже в следующую секунду, взвизгнув дико, Люба с силою ударила
его по бритой щеке.
Он смотрел на нее и молчал. И, совершенно безумная от этой надменной безответственности, ужасаясь, теряя соображение, как перед каменной глухой стеною,
девушка схватила
его за плечи и с силою посадила на кровать. Наклонилась близко, к самому лицу, к самым глазам.
Но
девушка не видела ни
его оплеванного, мокрого, искаженного бешеным гневом лица, ни черного револьвера.
Девушка ответила что-то, но так тихо, что
он не расслыхал. Сел возле на кровать, наклонил стриженую крупную голову и положил руку на плечи — и безумным трепетом ответила рука на дрожь этих жалких, голых женских плеч.
Она быстро села на кровать и замерла, всплеснув руками, неподвижно, с ужасом глядя в пространство расширенными глазами. Это был страшный взгляд, и продолжался
он одно мгновение. И опять
девушка лежала ничком и плакала. А там ритмично щелкали шпоры, и, видимо, чем-то возбужденный или напуганный тапер старательно отбивал такты стремительной мазурки.
Люба смотрела вниз и сосредоточенно вертела на пальце колечко;
он обводил глазами комнату, каждый раз старательно минуя взглядом
девушку, и остановился на недопитой маленькой рюмке с коньяком.
И вдруг с необыкновенной ясностью, почти осязательностью,
ему представилось, что все это уже было: и эта желтенькая рюмка, и именно с коньяком, и
девушка, внимательно оборачивающая кольцо, и
он сам — не этот, а какой-то другой, несколько иной, несколько особенный.
Девушка не ответила и отвернулась. Но поймала на своих голых и прозрачно-розовых плечах
его взгляд и накинула на
них серый вязаный платок.
Девушка сказала: «так нужно». Смотрела на
него прямо своими черными, окружившимися глазами, улыбалась бледно и решительно и говорила: «так нужно». И на подбородке у нее была ямочка. Трудно было поверить, что это ее голова — вот эта злая, бледная голова — минуту назад лежала на
его плече. И ее
он ласкал.
— Так вот как! — сказал
он мрачно. Прошелся несколько раз по комнате, на шаг не доходя до
девушки, и, когда сел на прежнее место, — лицо у
него было чужое, суровое и несколько надменное. Молчал, смотрел, подняв брови на потолок, на котором играло светлое с розовыми краями пятно. Что-то ползало, маленькое и черное, должно быть, ожившая от тепла, запоздалая, осенняя муха. Проснулась она среди ночи и ничего, наверно, не понимает и умрет скоро. Вздохнул.
Он задумался, устремив на
девушку неподвижный, тяжелый, как-то слишком спокойно разглядывающий взор.
Как человек, проведший жизнь в мятеже,
он и в
девушке смутно почувствовал бунтарскую душу, и это волновало
его и заставляло искать и догадываться: почему именно на
него обрушился ее гнев?
Он передернул плечами и снова с упорством принялся разглядывать
девушку и соображать.
И теперь, взбудораженный, выбитый из колеи, похожий на большой паровоз, который среди черной ночи сошел с рельсов и продолжает каким-то чудом прыгать по кочкам и буграм —
он искал дороги, во что бы то ни стало хотел найти ее. Но
девушка молчала и, видимо, вовсе не хотела разговаривать.
И вдруг, почти одновременно с мыслью, что ни завтра, ни послезавтра
ему прийти нельзя, — явилась догадка, даже уверенность, почему
девушка поступила так.
Он даже повеселел.
— Молоденькие, нежные
девушки, почти подростки, — мужественно и смело идут
они по стопам мужчин и гибнут…
И удивительное дело: лед превращался в огонь, в похоронных отзвуках
его прощальной речи для
девушки с открытыми горящими глазами вдруг зазвучал благовест новой, радостной, могучей жизни.
Он хорошо знал
девушку, раза два или три ночевал с нею и теперь верил ей; но так неожиданен был этот счастливый исход, что хотелось от радости кричать, распоряжаться, показывать власть.
Потом взглянул на
его голые, волосатые ноги, на всю эту мерзость — на
девушку, дрожавшую в углу, и вдруг усомнился.
— Миленький! да зачем же ты револьвер отдал! — вопила
девушка, отбиваясь от городового. — Да зачем же ты бомбу не принес… Мы бы
их… мы бы
их… всех…
Неточные совпадения
Легко вздохнули странники: //
Им после дворни ноющей // Красива показалася // Здоровая, поющая // Толпа жнецов и жниц, — // Все дело девки красили // (Толпа без красных
девушек, // Что рожь без васильков).
Он видел, что старик повар улыбался, любуясь ею и слушая ее неумелые, невозможные приказания; видел, что Агафья Михайловна задумчиво и ласково покачивала головой на новые распоряжения молодой барыни в кладовой, видел, что Кити была необыкновенно мила, когда она, смеясь и плача, приходила к
нему объявить, что
девушка Маша привыкла считать ее барышней и оттого ее никто не слушает.
— Только я не знаю, — вступилась княгиня-мать за свое материнское наблюдение за дочерью, — какое же твое прошедшее могло
его беспокоить? Что Вронский ухаживал за тобой? Это бывает с каждою
девушкой.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на
него Свияжского есть только
его ни на чем не основанное предположение, и потому
он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души
ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой
девушке. Домашняя же жизнь Свияжских была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Степан Аркадьич вздохнул, отер лицо и тихими шагами пошел из комнаты. «Матвей говорит: образуется; но как? Я не вижу даже возможности. Ах, ах, какой ужас! И как тривиально она кричала, — говорил
он сам себе, вспоминая ее крик и слова: подлец и любовница. — И, может быть,
девушки слышали! Ужасно тривиально, ужасно». Степан Аркадьич постоял несколько секунд один, отер глаза, вздохнул и, выпрямив грудь, вышел из комнаты.