Как видишь, Я снова ищу слов и сравнений, беру в руки плеть, от которой убегает истина! Но что же Мне делать, если все Мое оружие Я оставил дома и могу пользоваться только твоим негодным арсеналом? Вочеловечь самого Бога, если ты его осилишь, Иаков, и он тотчас же заговорит с тобою на превосходном еврейском или французском языке, и не
скажет больше того, что можно сказать на превосходном еврейском или французском языке. Бог!.. а Я только Сатана, скромный, неосторожный, вочеловечившийся Черт!
Неточные совпадения
И так далее. Одним словом, этот господин самым грубейшим образом отвел меня в мою комнату и чуть сам не уложил в постель. Я и не спорил: зачем? Надо
сказать, что в эту минуту он Мне очень мало нравился. Мне было даже приятно, что он уходит, но вдруг у самой двери он обернулся и, сделав шаг, резко протянул ко Мне обе свои белые
большие руки. И прошептал...
В сущности, он довольно дешевый мошенник, немного
больше простого карманника, и ничего нового не
сказал Мне; он не только человекоподобен, но и умоподобен, и оттого так яростен его презрительный смех над истинным рацио.
— Да. Я
сказал ему, что это неприлично — таскать за собою такую подозрительную толпу. Он извинился и
больше не придет. — Магнус усмехнулся и добавил: — Убежден, что сегодня все разбойники Рима и Кампаньи грезят засадами и кровью и целуют свои стилеты, как возлюбленных…
Дальнейшие вопросы свои Магнус предлагал с
большими промежутками молчания. Тон его голоса был суров и резок, Мой… мелодичен,
сказал бы Я.
Минуту назад, в горячности, я
сказал что-то об убийстве и смерти… нет, м-р Вандергуд, вы можете навсегда быть спокойны: избранный Марией неприкосновенен для меня, его защищает
больше, чем закон, — его покровом служит ее чистая любовь.
Еще недавно я оттолкнул твои объятия,
сказал: рано. Но сейчас говорю: обнимемся крепче, брат, теснее прижмемся друг к другу — так больно и страшно быть одному в этой жизни, когда все выходы из нее закрыты. И я еще не знаю, где
больше гордости и свободы: уйти ли самому, когда захочешь, или покорно, не сопротивляясь, принять тяжелую руку палача? Сложить руки на груди, одну ногу слегка выставить вперед и, гордо закинув голову, спокойно ждать...
Скажу по правде: это огорчает меня
больше, нежели смерть и побои.
И всего только на линию склонялось ко мне божественное тело Марии, — нет, не
больше! — но что бы ты
сказал, человече, если бы солнце, сойдя с своего пути всего на линию, на эту линию приблизилось к тебе?
И вечер был очарователен. По желанию Магнуса Мария пела, и ты не можешь представить того благоговения, с каким слушал ее Топпи! Самой Марии он ничего не посмел
сказать, но, уходя спать, долго и с выражением тряс мою руку, потом так же долго и с выражением раскачивал
большую руку Магнуса. Я также поднялся, чтобы идти к себе.
— Гхм!.. А
большая глупость не есть ли
большой ум? — И он снова рассмеялся, но вдруг нахмурился и серьезно добавил: — Не обижайтесь, Вандергуд. Мне очень понравилось, что вы говорили, и это хорошо, что вы ни о чем меня не спрашиваете: сейчас я не мог бы ответить на ваши вопросы. Но кое-что могу
сказать и сейчас… в общих чертах, конечно. Вы слушаете?
— Должен
сказать, м-р Вандергуд, что я был очень внимательным слушателем, и ваша пылкая и страстная тирада произвела на меня
большое художественное,
сказал бы я, впечатление… минутами вы напоминали мне лучшие места из проповедей брата Джеронима Савонаролы.
У него приятно шумело в голове, и еще более приятно было сознавать, что никто из этих людей не
сказал больше, чем мог бы сказать он, никто не сказал ничего, что не было бы знакомо ему, продумано им.
Неточные совпадения
Слуга. Да хозяин
сказал, что не будет
больше отпускать. Он, никак, хотел идти сегодня жаловаться городничему.
Городничий. В других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники
больше заботятся о своей, то есть, пользе. А здесь, можно
сказать, нет другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Осип. Да так; все равно, хоть и пойду, ничего из этого не будет. Хозяин
сказал, что
больше не даст обедать.
Городничий. Да постойте, дайте мне!.. (К Осипу.)А что, друг,
скажи, пожалуйста: на что
больше барин твой обращает внимание, то есть что ему в дороге
больше нравится?
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а
больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам
скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!