Неточные совпадения
И так далее. Одним словом, этот господин самым грубейшим образом отвел меня
в мою комнату и чуть сам не уложил
в постель. Я и не спорил: зачем? Надо сказать, что
в эту минуту он Мне очень мало нравился. Мне
было даже приятно, что он уходит, но вдруг у самой двери он обернулся и, сделав шаг, резко протянул ко Мне обе свои белые большие
руки. И прошептал...
Я лежал
в темноте и все прислушивался, не идет ли Магнус с своими белыми
руками? И чем тише
было в этом проклятом домишке, тем страшнее Мне становилось, и Я ужасно сердился, что даже Топпи не храпит, как всегда. Потом у Меня начало болеть все тело,
быть может, Я ушибся при катастрофе, не знаю, или устал от бега. Потом то же тело стало самым собачьим образом чесаться, и Я действовал даже ногами: появление веселого шута
в трагедии!
— Но она их не возьмет, сударь! Ее нежные
руки никогда не должны знать этой золотой грязи. Ее чистые глаза никогда не увидят иного зрелища, нежели эта безбрежная и безгрешная Кампанья. Здесь ее монастырь, м-р Вандергуд, и выход отсюда для нее только один:
в неземное светлое царство, если только оно
есть!
И опять, как
в ту первую ночь, тихий белый домик, эта душа Марии, показался Мне подозрительным и страшным: этот револьвер, эти пятна крови на белых
руках… а может
быть, и еще где-нибудь найдутся такие пятна?
Но
было уже поздно раздумывать: машина ушла, и возвратившийся Магнус имел при свете не синюю, а очень черную и красивую бороду, и глаза его приветливо улыбались.
В широкой
руке он нес не оружие, а две бутылки вина, и еще издали весело крикнул...
Я думал, что, не ожидая носилок, Магнус просто выбросит останки
в окно, но великодушие этого господина
было поистине изумительно: он взглянул на Меня с состраданием и даже протянул
руку для пожатия.
Нет, пусть не осудит меня честный Магнус за маленькую неточность
в нашем договоре: Я
буду жить, но лишь до тех пор, пока хочу жить. Все блага человечности, которые он сулил Мне
в ту ночь, когда искушался Сатана человеком, не вырвут оружия из моей
руки:
в нем единый залог моей свободы! Что все твои княжества и графства, все твои грамоты на благородство, твое золото на свободу, человече, рядом с этим маленьким и свободным движением пальца, мгновенно возносящим тебя на Престол всех Престолов!..
Вот острый бич взвился над моей спиною, и я с криком боли падаю ниц. Господин ли это бьет меня? Нет, это другой раб, которому велели бичевать раба: ведь сейчас же плеть
будет в моей
руке, и его спина покроется кровью, и он
будет грызть песок, который еще скрипит на моих зубах!
Клянусь, приму и это. Всюду за тобой и всюду с тобой, человече. Что мое лицо, когда ты своего Христа бил по лицу и плевал
в его глаза? Всюду за тобой! А надо
будет, сам ударю Христа вот этой
рукой, что пишу: всюду за тобой, человече. Били нас и
будут бить, били мы Христа и
будем бить… ах, горька наша жизнь, почти невыносима!
Еще недавно я оттолкнул твои объятия, сказал: рано. Но сейчас говорю: обнимемся крепче, брат, теснее прижмемся друг к другу — так больно и страшно
быть одному
в этой жизни, когда все выходы из нее закрыты. И я еще не знаю, где больше гордости и свободы: уйти ли самому, когда захочешь, или покорно, не сопротивляясь, принять тяжелую
руку палача? Сложить
руки на груди, одну ногу слегка выставить вперед и, гордо закинув голову, спокойно ждать...
— Да? Он поступил лучше. Он предложил свои услуги и своей
рукою, при соответствующем пении, перерезал мальчику горло. Вас это удивляет? Но он сказал: лучше на себя возьму этот страшный грех и кару за него, нежели отдам аду этих невинных глупцов. Конечно, такие вещи случаются только с русскими, и мне кажется, что и сам он
был несколько сумасшедшим. Он и умер впоследствии
в сумасшедшем доме.
Он снова засмеялся и с наслаждением потер свои большие белые
руки: едва ли он помнил
в эту минуту, что на них уже
есть человеческая кровь. Да и надо ли это помнить человеку? Помолчав, сколько требовало уважение к предмету, я спросил...
Он презрительно махнул
рукой и заходил по ковру, как рассерженный капитан по палубе своего корабля. Я с почтением глядел на его тяжелую взрывчатую голову и сверкающие глаза: только впервые мне ясно представилось, сколько сатанинского честолюбия таил
в себе этот странный господин. «А мы!» Мой взгляд
был замечен Магнусом и вызвал гневный окрик...
Он засмеялся, наливая вино, и тут я с удивлением заметил, что сам он очень волнуется: его большие белые
руки палача заметно дрожали. Не знаю точно, когда замолкли мои скрипки, — кажется,
в эту минуту. Магнус
выпил два стакана вина — он хотел немного — и продолжал, садясь...
—
В чем дело? — как эхо, отозвался Магнус. — Да, и я,
в сущности, не совсем понимаю, что так возмущает вас, Вандергуд? Вы столько раз предлагали мне эти деньги, даже навязывали их мне, а теперь, когда они
в моих
руках, вы хотите звать полицию! Конечно, — Магнус улыбнулся, — здесь
есть маленькая разница: великодушно предоставляя деньги
в мое распоряжение, вы оставались их господином и господином положения, тогда как сейчас… понимаете, дружище: сейчас я могу просто вытолкать вас из этого дома!
Итак: я наклонился над
рукой Марии. Но возглас Магнуса
был так неожиданен и странен,
в хриплом голосе его звучала такая повелительность и даже страх, что нельзя
было не подчиниться! Но я не понял и с недоумением поднял голову, все еще держа
руку Марии
в своей, и вопросительно взглянул на Магнуса. Он дышал тяжело — как будто уже видел падение
в пропасть — и на мой вопросительный взгляд тихо, слегка задыхаясь, ответил...
— При всех твоих странностях, ты порядочный человек, Вандергуд. Я тебя ограбил (он так сказал!), но я не могу дальше позволять, чтобы ты целовал
руку у… этой женщины. Слушай! Слушай! Я уже сказал тебе, что ты должен сразу и немедленно переменить твой взгляд на людей. Это очень трудно, я сочувствую тебе, но это необходимо, дружище. Слушай, слушай! Ты
был введен мною
в заблуждение: Мария — не дочь мне… вообще у меня нет детей. И… не Мадонна. Она — моя любовница и
была ею до вчерашней ночи…
— Хотите вина, м-р Топпи? Нет? Ну, как хотите. Я
выпью. Так вот почему, Вандергуд, я не хотел, чтобы ты целовал
руку у этой твари. Не потупляй глаз, дружище. Вообрази, что ты
в музее, и смотри на нее смело и прямо. Вы что-то хотите возразить, м-р Топпи?
— Боже мой, Боже мой! — простонал Топпи и закрыл лицо
руками. Я быстро взглянул
в глаза Магнусу — и надолго застыл
в страшном очаровании этого взгляда. Его лицо еще смеялось, эту бледную маску еще корчило подобие веселого смеха, но глаза
были неподвижны и тусклы. Обращенные на меня, они смотрели куда-то дальше и
были ужасны своим выражением темного и пустого бешенства: так гневаться и так грозить мог бы только череп своими пустыми орбитами.
— Пустынники, чтобы приучить себя к смерти, спали
в гробу: пусть для вас Мария
будет этим гробом, и, когда вам захочется сходить
в церковь, поцеловать женщину или протянуть
руку другу, взгляните на Марию и вспомните ее отца, Фому Магнуса.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая
рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек
в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Я даже думаю (берет его под
руку и отводит
в сторону),я даже думаю, не
было ли на меня какого-нибудь доноса.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал
было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет!
В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а
в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И
руки дрожат, и все помутилось.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен.
В самом деле, кто зайдет
в уездный суд? А если и заглянет
в какую-нибудь бумагу, так он жизни не
будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну
в докладную записку — а! только
рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что
в ней правда и что неправда.
Есть грязная гостиница, // Украшенная вывеской // (С большим носатым чайником // Поднос
в руках подносчика, // И маленькими чашками, // Как гусыня гусятами, // Тот чайник окружен), //
Есть лавки постоянные // Вподобие уездного // Гостиного двора…