Неточные совпадения
Когда всё уже
было готово и четыре длинные дубовые сваи крепко вколочены в твердое, глинистое дно Бугуруслана, поперек будущего вешняка, дедушка
сделал помочь на два дня; соседи
были приглашены с лошадьми, телегами, лопатами, вилами и топорами.
Староста уже видел барина, знал, что он в веселом духе, и рассказал о том кое-кому из крестьян; некоторые, имевшие до дедушки надобности или просьбы, выходящие из числа обыкновенных, воспользовались благоприятным случаем, и все
были удовлетворены: дедушка дал хлеба крестьянину, который не заплатил еще старого долга, хотя и мог это
сделать; другому позволил женить сына, не дожидаясь зимнего времени, и не на той девке, которую назначил сам; позволил виноватой солдатке, которую приказал
было выгнать из деревни, жить попрежнему у отца, и проч.
Мешкать не стали, опасаясь, чтоб не дошли слухи до Степана Михайловича; созвали соседей,
сделали помолвку, обручили жениха с невестой, заставили поцеловаться, посадили рядочком за стол и
выпили их здоровье.
Еще прежде известия о свадьбе отправила Арина Васильевна письмо к своему супругу, в котором уведомляла, что по таким-то важным причинам отвезла она внучку к умирающей бабушке, что она жила там целую неделю и что хотя бог дал старухе Бактеевой полегче, но Парашеньку назад не отпустили, а оставили до выздоровления бабушки; что
делать ей
было нечего, насильно взять нельзя, и она поневоле согласилась и поспешила уехать к детям, которые жили одни-одинёхоньки, и что теперь опасается она гнева Степана Михайловича.
Я не
буду распространяться о том, что он
делал, воротясь домой.
Мало-помалу стали распространяться и усиливаться слухи, что майор не только строгонек, как говорили прежде, но и жесток, что забравшись в свои деревни, особенно в Уфимскую, он
пьет и развратничает, что там у него набрана уже своя компания, пьянствуя с которой, он доходит до неистовств всякого рода, что главная беда: в пьяном виде немилосердно дерется безо всякого резону и что уже два-три человека пошли на тот свет от его побоев, что исправники и судьи обоих уездов, где находились его новые деревни, все на его стороне, что одних он задарил, других запоил, а всех запугал; что мелкие чиновники и дворяне перед ним дрожкой дрожат, потому что он всякого, кто осмеливался
делать и говорить не по нем, хватал середи бела дня, сажал в погреба или овинные ямы и морил холодом и голодом на хлебе да на воде, а некоторых без церемонии дирал немилосердно какими-то кошками.
Как
быть, что
делать, чем тут пособить — не умел он придумать; он получал изредка письма от Прасковьи Ивановны, видел, что она
была совершенно спокойна и счастлива, и заключил, что она о поведении своего супруга ничего не знала.
Аничков
был особенным ее почитателем и счел за счастие исполнить просьбу Софьи Николавны, то
есть взять на свои руки обоих ее братьев и поместить их в университетский благородный пансион, что и
сделал усердно и точно.
Наконец, в-четвертых, Зубиха — колдунья, которая корнями приворачивает к себе всех мужчин, бегающих за ней высуня язык, и в том числе приворотила бедного братца их, потому что пронюхала об его будущем богатстве и об его смиренстве, захотела
быть старинной дворянкой и нарохтится [Нарохтиться (обл.) — намереваться что-либо
сделать; иногда вопреки справедливости.] за него замуж.
Очевидно, что всего нужнее
было внушить Степану Михайловичу самые дурные мысли об Софье Николавне, но как это
сделать?
Она просто, ясно, без всякого преувеличения, описала постоянную и горячую любовь Алексея Степаныча, давно известную всему городу (конечно, и Софье Николавне); с родственным участием говорила о прекрасном характере, доброте и редкой скромности жениха; справедливо и точно рассказала про его настоящее и будущее состояние; рассказала правду про всё его семейство и не забыла прибавить, что вчера Алексей Степанович получил чрез письмо полное согласие и благословение родителей искать руки достойнейшей и всеми уважаемой Софьи Николавны; что сам он от волнения, ожидания ответа родителей и несказанной любви занемог лихорадкой, но, не имея сил откладывать решение своей судьбы, просил ее, как родственницу и знакомую с Софьей Николавной даму, узнать: угодно ли, не противно ли
будет ей, чтобы Алексей Степаныч
сделал формальное предложение Николаю Федоровичу.
Она так живо представила свое беспомощное, бесприютное состояние, когда богу
будет угодно оставить ее сиротой, что Николай Федорыч прослезился и сказал: «Друг мой, умница моя Сонечка!
делай, что тебе угодно: я на всё согласен.
Каково нам видеть, что уж и эта старая ведьма Алакаева помыкает тобой, как холопом: поезжай туда, то-то привези, об этом-то справься… да приказывает еще всё
делать проворнее, да еще изволит выговоры давать; а нас и в грош не ставит, ни о чем с нами и посоветоваться не хочет…» Алексей Степаныч не находил слов для возражения и говорил только, что он сестриц своих любит и всегда
будет любить и что ему пора ехать к Софье Николавне, после чего брал шляпу и поспешно уходил.
Встали из-за стола; сын и дочери поцеловали у отца руку, что хотела
было сделать и Софья Николавна, но старик не дал руки, обнял и расцеловал свою невестку.
Впрочем, на этот раз в ней нашлось столько благоразумия, что она не заводила объяснений, не
делала упреков; сцена на острове
была у ней еще в свежей памяти.
«Смотри же, Спирька, — строго наказывал Степан Михайлыч своему главному конюху, — чтоб кобылы Софьи Николавны
были сбережены сохранно, а на жеребят положим особые приметы; ушко распорем пониже, а со временем и тавро
сделаем с именем молодой барыни.
По старшинству следовало бы теперь молодым
сделать свадебный визит к Ерлыкиным; но деревушка их находилась в ста семидесяти верстах от Багрова, гораздо ближе к Уфе, и так положено
было, чтоб молодые заехали к ним на возвратном пути в Уфу.
В хлопотах да в радости из ума вон…» — «Ты с радости не догадалась! да разве я тебя не знаю? да как ты осмелилась
сделать это супротив брата, супротив меня? как осмелилась осрамить отца на старости?» Может
быть, дело бы тем и кончилось, то
есть криком, бранью и угрозами, или каким-нибудь тычком, но Александра Степановна не могла перенесть, что ей достается за Софью Николавну, понадеялась, что гроза пройдет благополучно, забыла, что всякое возраженье — новая беда, не вытерпела и промолвила: «Понапрасну терплю за нее».
Ему ловко
было это
делать, потому что его жена и Софья Николавна, которым он всё это говорил,
были неразлучны и сидели поодаль.
Софья Николавна, сказав: «Напрасно вы это
делаете, батюшка; вы его избалуете и принуждены
будете прогнать.
Софья Николавна это предчувствовала и еще до болезни успела написать к свекру самое откровенное письмо, в котором старалась объяснить и оправдать по возможности поступок своего отца; но Софья Николавна хлопотала понапрасну: Степан Михайлыч обвинял не Николая Федорыча, а его дочь, и говорил, что «она должна
была всё перетерпеть и виду неприятного не показывать, что бы шельма Калмык ни
делал».
Софья Николавна беспрестанно находила разные признаки разных болезней у своей дочери, лечила по Бухану и не видя пользы, призывала доктора Авенариуса; не зная, что и
делать с бедною матерью, которую ни в чем нельзя
было разуверить, он прописывал разные, иногда невинные, а иногда и действительные лекарства, потому что малютка в самом деле имела очень слабое здоровье.
Во всех этих прогулках и увеселениях сначала постоянно участвовал Алексей Степаныч; но успокоенный состоянием здоровья своей больной, видя ее окруженною обществом и общим вниманием, он начал понемногу пользоваться свободными часами: деревенская жизнь, воздух, чудная природа разбудили в нем прежние его охоты; он устроил себе удочки и в прозрачных родниковых речках, которых
было довольно около Алкина, принялся удить осторожную пеструшку и кутему; даже хаживал иногда с сеткою за перепелами, ловить которых Федор Михеев, молодой муж Параши,
был большой мастер и умел
делать перепелиные дудки.
Может
быть, ему пришло на ум, что, пожалуй, и опять родится дочь, опять залюбит и залечит ее вместе с докторами до смерти Софья Николавна, и опять пойдет хворать; а может
быть, что Степан Михайлыч, по примеру многих людей, которые нарочно пророчат себе неудачу, надеясь втайне, что судьба именно
сделает вопреки их пророчеству, притворился нисколько не обрадованным и холодно сказал: «Нет, брат, не надуешь! тогда поверю и порадуюсь, когда дело воочью совершится».