Из безводного
и лесного села Троицкого, где было так мало лугов, что с трудом прокармливали по корове, да по лошади
на тягло, где с незапамятных времен пахали одни
и те же загоны,
и несмотря
на превосходную почву, конечно, повыпахали
и поистощили землю, — переселились они
на обширные плодоносные поля
и луга, никогда не тронутые ни косой, ни сохой человека,
на быструю, свежую
и здоровую
воду с множеством родников
и ключей,
на широкий, проточный
и рыбный пруд
и на мельницу у самого носа, тогда как прежде таскались они за двадцать пять верст, чтобы смолоть воз
хлеба, да
и то случалось несколько дней ждать очереди.
Мало-помалу стали распространяться
и усиливаться слухи, что майор не только строгонек, как говорили прежде, но
и жесток, что забравшись в свои деревни, особенно в Уфимскую, он пьет
и развратничает, что там у него набрана уже своя компания, пьянствуя с которой, он доходит до неистовств всякого рода, что главная беда: в пьяном виде немилосердно дерется безо всякого резону
и что уже два-три человека пошли
на тот свет от его побоев, что исправники
и судьи обоих уездов, где находились его новые деревни, все
на его стороне, что одних он задарил, других запоил, а всех запугал; что мелкие чиновники
и дворяне перед ним дрожкой дрожат, потому что он всякого, кто осмеливался делать
и говорить не по нем, хватал середи бела дня, сажал в погреба или овинные ямы
и морил холодом
и голодом
на хлебе да
на воде, а некоторых без церемонии дирал немилосердно какими-то кошками.
Никому
и в голову не входило, чтоб молодая их госпожа, так обиженная, избитая до полусмерти, сидевшая
на хлебе и на воде в погребу, в собственном своем, имении, — не стала преследовать судебным порядком своего мучителя.