Неточные совпадения
Почти ни одна деревня припущенников, по окончании договорного срока, не оставила земель башкирских; из этого завелись сотни дел, которые обыкновенно заканчиваются тем, что припущенники оставляются на местах своего жительства
в нарезкой им пятнадцатидесятинной пропорции на каждую ревизскую душу по пятой ревизии… и вот как перешло огромное количество земель Оренбургской губернии
в собственность татар, мещеряков, чуваш, мордвы и других казенных поселян.
По дороге
в Полибино, прямо на восток, верстах
в восьми от Багрова, заселилась на небольшом ручье большая мордовская деревня Нойкино; верстах
в двух от нее построилась мельница на речке Бокле, текущей
почти параллельно с Бугурусланом на юг; недалеко от мельницы впадает Бокла
в Насягай, который диагоналом с северо-востока торопливо катит свои сильные и быстрые воды прямо на юго-запад.
Не знаю, как он был родня нашему бессмертному Суворову, но
в переписке Куролесова я нашел несколько писем гениального полководца, которые всегда начинались так: «Милостивый государь мой, братец Михаил Максимович» и оканчивались: «С достодолжным почтением к вам и милостивой государыне сестрице Прасковье Ивановне,
честь имею быть и проч.».
Несмотря на горькие слезы и постоянное сокрушение Арины Васильевны, Степан Михайлович, как только сыну минуло шестнадцать лет, определил его
в военную службу,
в которой он служил года три, и по протекции Михайла Максимовича Куролесова находился
почти год бессменным ординарцем при Суворове; но Суворов уехал из Оренбургского края, и какой-то немец-генерал (кажется, Трейблут) без всякой вины жестоко отколотил палками молодого человека, несмотря на его древнее дворянство.
В одно прекрасное утро, после ночи, проведенной
почти без сна, Алексей Степаныч, несколько похудевший и побледневший, рано пришел к отцу, который сидел, по своему обыкновению, на своем крылечке.
Вдруг дверь из лакейской отворилась: высокий, красивый молодой парень, Иван Малыш,
в дорожной куртке, проворно вошел и подал письмо с
почты, за которым ездил он
в город за двадцать пять верст.
Софья Николавна, давно привыкшая, как говорилось
в старину, «сама обивать около себя росу», или к самобытности, как говорится теперь, — без смущения, без всяких церемоний и девичьих оговорок и жеманств, тогда неизбежных, отвечала Алакаевой следующее: «Благодарю Алексея Степаныча за
честь, мне сделанную, а вас, почтеннейшая Мавра Павловна, за участие.
Узнав же, что его Сонечку какой-то деревенский помещик не вдруг удостоил
чести войти
в его семейство, — он ни за что не согласится и сочтет это унижением.
С треугольной шляпой подмышкой, придерживая дрожащей рукой непослушную шпагу, вошел он, едва переводя дух от робости,
в кабинет больного старика, некогда умного, живого и бодрого, но теперь
почти недвижимого, иссохшего, как скелет, лежащего уже на смертной постели.
Я не согласен с ним, но также очень полюбил тихий домик на берегу Кинеля, его прозрачные воды, его движущиеся течением реки камыши, зеленую степь вокруг и плот, ходивший
почти от самого крыльца и перевозивший через Кинель
в еще более степную, ковылистую, казалось безграничную даль, прямо на юг!..
Дорога к Каратаевым, которые жили
почти в таком же расстоянии от Багрова, как и Нагаткина, то есть немного более пятидесяти верст, шла совершенно
в противоположную сторону, прямо на север.
Последние дни перед свадьбой, первые дни после свадьбы и, наконец, слишком двухнедельный отъезд
в Багрово дали возможность Калмыку вполне овладеть своим
почти умирающим барином, и первый взгляд на сидящего
в креслах лакея, чего прежде никогда не бывало, открыл Софье Николавне настоящее положение дел.
Не дожидаясь никакого особенного случая, никакого повода, Калмык,
в присутствии слуг,
в двух шагах от молодой барыни, стоявшей у растворенных дверей
в другой соседней комнате, прямо глядя ей
в глаза, начал громко говорить такие дерзкие слова об ней и об ее муже, что Софья Николавна была сначала изумлена, ошеломлена такою наглостью; но скоро опомнившись и не сказав ни одного слова Калмыку, бросилась она к отцу и, задыхаясь от волнения и гнева, передала ему слышанные ею,
почти в лицо сказанные его любимцем, дерзости…
Он говорил, что она до сих пор исполняла долг свой как дочь, горячо любящая отца, и что теперь надобно также исполнить свой долг, не противореча и поступая согласно с волею больного; что, вероятно, Николай Федорыч давно желал и давно решился, чтоб они жили
в особом доме; что, конечно, трудно, невозможно ему, больному и умирающему, расстаться с Калмыком, к которому привык и который ходит за ним усердно; что батюшке Степану Михайлычу надо открыть всю правду, а знакомым можно сказать, что Николай Федорыч всегда имел намерение, чтобы при его жизни дочь и зять зажили своим, домом и своим хозяйством; что Софья Николавна будет всякий день раза по два навещать старика и ходить за ним
почти так же, как и прежде; что
в городе, конечно, все узнают со временем настоящую причину, потому что и теперь, вероятно, кое-что знают, будут бранить Калмыка и сожалеть о Софье Николавне.
Софья Николавна сгоряча принялась с свойственною ей ретивостью за устройство нового своего жилья и житья-бытья; но здоровье ее, сильно страдавшее от болезненного положения и еще сильнее пострадавшее от душевных потрясений, изменило ей; она сделалась очень больна, пролежала недели две
в постели и
почти целый месяц не видела отца.
Вероятно, доктор Авенариус
в назначении диеты руководствовался пищеупотреблением башкир и кочующих летом татар, которые во время питья кумыса
почти ничего не едят, кроме жирной баранины, даже хлеба не употребляют, а ездят верхом с утра до вечера по своим раздольным степям, ездят до тех пор, покуда зеленый ковыль, состарившись, не поседеет и не покроется шелковистым серебряным пухом.
Степан Михайлыч промолчал, но на первой же
почте собственноручно написал к своему сыну и невестке, чтоб, они отслужили молебен Сергию Радонежскому чудотворцу, и дали обет, если родится у них сын, назвать его Сергием;
в объяснение же таковой своей воли, прибавил: «потому что
в роде Багровых Сергея еще не бывало».
Клоус являлся каждый день поутру позавтракать и каждый же день
в шесть часов вечера приезжал пить чай с ромом и играть
в карты с хозяевами, а как игра была
почти безнадежная, то расчетливый немец доставал где-то игранные карты и привозил с собой.