Неточные совпадения
Я удостоверен, что они были получены Гоголем, потому что в одном своем
письме Погодин очень неделикатно напоминает об них Гоголю, тогда как он дал честное
слово нам, что Гоголь никогда не узнает о нашей складчине; но вот что непостижимо: когда финансовые дела Гоголя поправились, когда он напечатал свои сочинения в четырех томах, тогда он поручил все расплаты Шевыреву и дал ему собственноручный регистр, в котором даже все мелкие долги были записаны с точностью; об этих же двух тысячах не упомянуто; этот регистр и теперь находится у Шевырева.
[Он потерян, но
слова Гоголевой записки сохранились в
письме моем к жене, писанном в тот же день.]
Письмо это утверждает обращение Гоголя к России;
слова «к русской груди моей» это доказывают.
Если мои записки войдут когда-нибудь, как материал, в полную биографию Гоголя, то, конечно, читатели будут изумлены, что приведенные мною сейчас два
письма, написанные
словами, вырванными из глубины души, написанные Гоголем к лучшим друзьям его, ценившим так высоко его талант, были приняты ими с ропотом и осуждением, тогда как мы должны были за счастье считать, что судьба избрала нас к завидной участи: успокоить дух великого писателя, нашего друга, помочь ему кончить свое высокое творение, в несомненное, первоклассное достоинство которого и пользу общественную мы веровали благоговейно.
В пояснении строк: «Пропажа их <
писем> исходит из того же источника, из которого выходили разные вести о вас, много причинившие вашей маменьке горя», и
слов самого Гоголя: «У маменьки есть неблагоприятели, которые уже не раз ее смущали какими-нибудь глупыми слухами обо мне, зная, что этим более всего можно огорчить ее», следует привести выписку из
письма Веры Сергеевны к М. Г. Карташевской от 31 мая 1849 года...
От 6 и 8 февраля. «Книгу Гоголя мы прочли окончательно, иные статьи даже по три раза; беру назад прежние мои похвалы некоторым
письмам или, правильнее сказать, некоторым местам: нет ни одного здорового
слова, везде болезнь или в развитии, или в зерне». «Гоголь не перестает занимать меня с утра до вечера…».
Этим
письмом исчерпываются материалы, предназначенные С. Т. Аксаковым для книги «История моего знакомства с Гоголем». После смерти Гоголя Аксаков напечатал в «Московских ведомостях» две небольшие статьи: «
Письмо к друзьям Гоголя» и «Несколько
слов о биографии Гоголя», хронологически как бы завершающие события, о которых повествуют аксаковские мемуары (см. эти статьи в четвертом томе).
Что касается до споров наших, их сам Грановский окончил, он заключил следующими
словами письмо ко мне из Москвы в Женеву 25 августа 1849 года. С благочестием и гордостию повторяю я их:
Дайте мне это письмо, чтоб разорвать его в ваших же глазах, Яков Петрович, или если уж этого никак невозможно, то умоляю вас читать его наоборот, — совсем наоборот, то есть нарочно с намерением дружеским, давая обратный смысл всем
словам письма моего.
Неточные совпадения
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это
письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен…
Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Потом остановились на мысли, что будет произведена повсеместная «выемка», и стали готовиться к ней: прятали книги,
письма, лоскутки бумаги, деньги и даже иконы — одним
словом, все, в чем можно было усмотреть какое-нибудь «оказательство».
Он прочел
письмо и остался им доволен, особенно тем, что он вспомнил приложить деньги; не было ни жестокого
слова, ни упрека, но не было и снисходительности. Главное же — был золотой мост для возвращения. Сложив
письмо и загладив его большим массивным ножом слоновой кости и уложив в конверт с деньгами, он с удовольствием, которое всегда возбуждаемо было в нем обращением со своими хорошо устроенными письменными принадлежностями, позвонил.
Она раскаивалась утром в том, чтó она сказала мужу, и желала только одного, чтоб эти
слова были как бы не сказаны. И вот
письмо это признавало
слова несказанными и давало ей то, чего она желала. Но теперь это
письмо представлялось ей ужаснее всего, что только она могла себе представить.
После нескольких
слов приготовления графиня Лидия Ивановна, тяжело дыша и краснея, передала в руки Алексея Александровича полученное ею
письмо.