Неточные совпадения
Гоголь сказал нам, что ему надобно скоро ехать в Петербург, чтоб взять сестер своих из Патриотического института, где они воспитывались на казенном содержании. Мать Гоголя должна
была весною приехать за дочерьми в Москву. Я сам вместе с
Верой сбирался ехать в Петербург, чтоб отвезть моего Мишу в Пажеский корпус, где он
был давно кандидатом. Я сейчас предложил Гоголю ехать вместе, и он очень
был тому рад.
Котлеты
были точно необыкновенно вкусны, но вдруг (кажется, первая
Вера) мы все перестали жевать, а начали вытаскивать из своих ртов довольно длинные белокурые волосы.
Пятого ноября, я еще не сходил сверху, потому что до половины второго просидел у меня Кавелин, только что успели прибежать ко мне
Вера и Машенька, чтоб послушать «Арабески» Гоголя, которые я накануне купил для Машеньки, как вбежал сам Гоголь, до того замерзший, что даже жалко и смешно
было смотреть на него (в то время стояла в Петербурге страшная стужа, до двадцати трех градусов при сильном ветре); но потом, посогревшись,
был очень весел и забавен с обеими девицами.
Я, разумеется, сейчас объяснил дело, и Машенька, которой по нездоровью не
было за столом, также и
Веры,
была сердечно утешена отзывом Гоголя.
Григорий Иванович, этот умный, высоконравственный, просвещенный и доступный пониманию некоторых сторон искусства человек, сказал нам с
Верой: что малороссийский народ пустой, что и Гоголь сам точно такой же хохол, каких он представляет в своих повестях, что ему мало одного, что он хочет
быть и музыкантом и живописцем, и начал бранить его за то, что он предался Италии.
В тот же вечер я не вытерпел и нарушил обещание, добровольно данное Гоголю; я не мог скрыть моего восторженного состояния от
Веры и друга ее Машеньки Карташевской, которую любил, как дочь (впрочем, они
были единственным исключением).
Я ходил по зале с
Верой и Машенькой, где, однако,
были слышны все разговоры, и удивлялся вместе с ними крайнему тупоумию и невежеству высшей петербургской публики как служебной, так и литературной.
Вера старалась обласкать их как можно больше; они
были уверены, что в следующий четверг, 23 ноября, едут вместе с нами в Москву.
Он и
Вера постоянно
были заняты около капризных патриоток, на которых угодить не
было никакой возможности, которым все не нравилось, потому что не
было похоже на их институт, и которые буквально почти ничего не
ели, потому что кушанья
были не так приготовлены, как у них в институте.
Легко может
быть, что он читал один или два раза по возвращении нашем из Петербурга, от 23 декабря до 2 января, потому что в письмах
Веры к Машеньке Карташевской
есть известие, от 14 февраля, что мы слушали уже итальянскую его повесть («Анунциату») и что 6 марта Гоголь прочел нам уже четвертую главу «Мертвых душ».
Впрочем, если б оно и
было точно таково, то, конечно, не могло бы исполниться, потому что в 1840 году, 12 августа, умер муж у сестры Надежды Тимофеевны, и мы с
Верой прожили четыре месяца в Петербурге, а в 1841 году, 5 марта, мы потеряли Мишу.
Без меня
было много разговоров об этом предмете, и особенно
Вера приставала к Гоголю со многими вопросами, которые, как мне кажется, не совсем
были ему приятны.
Ольга Семеновна и
Вера не могли не заметить, что он
был очень доволен, когда уехали Елагина и Свербеева.
Вера прибавляет, что я советовал Марье Ивановне записывать все воспоминания о детстве сына (кажется, всего
было бы благонадежнее записывать их самим нам) и продолжает так: как любит Марья Ивановна всех тех, кто принимает участие в ее сыне!
В 1842 году писем Гоголя более не нашлось; но видно из письма
Веры к Машеньке, что
было письмо в декабре.
В пояснении строк: «Пропажа их <писем> исходит из того же источника, из которого выходили разные вести о вас, много причинившие вашей маменьке горя», и слов самого Гоголя: «У маменьки
есть неблагоприятели, которые уже не раз ее смущали какими-нибудь глупыми слухами обо мне, зная, что этим более всего можно огорчить ее», следует привести выписку из письма
Веры Сергеевны к М. Г. Карташевской от 31 мая 1849 года...
Едва только
было отправлено это письмо, как прибыл ответ Гоголя на письмо от 9 декабря 1846 г. из Неаполя (см. выше). Об этом ответе С. Т. писал 17 февраля 1847 г. сыну Ивану; кроме того, об этом сохранилась и выписка из письма
Веры Сергеевны к М. Г. Карташевской от 21 февраля 1847 г. Вот она...
Неточные совпадения
Стародум. И не дивлюся: он должен привести в трепет добродетельную душу. Я еще той
веры, что человек не может
быть и развращен столько, чтоб мог спокойно смотреть на то, что видим.
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его
было более личной
веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не говорил, а кричал, — как бы то ни
было, результат его убеждений
был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
Левин знал брата и ход его мыслей; он знал, что неверие его произошло не потому, что ему легче
было жить без
веры, но потому, что шаг за шагом современно-научные объяснения явлений мира вытеснили верования, и потому он знал, что теперешнее возвращение его не
было законное, совершившееся путем той же мысли, но
было только временное, корыстное, с безумною надеждой исцеления.
Организм, разрушение его, неистребимость материи, закон сохранения силы, развитие —
были те слова, которые заменили ему прежнюю
веру.
«Неужели это
вера? — подумал он, боясь верить своему счастью. — Боже мой, благодарю Тебя»! — проговорил он, проглатывая поднимавшиеся рыданья и вытирая обеими руками слезы, которыми полны
были его глаза.