Неточные совпадения
Признаюсь, именно им желал бы я быть хоть несколько полезным. Меня утешает мысль, что добрый совет
по части технической может так же пригодиться им, как и наблюдения над нравами дичи или заметки и указания в
самой стрельбе.
Для охотников, стреляющих влет мелкую, преимущественно болотную птицу, не нужно ружье, которое бы било дальше пятидесяти или, много, пятидесяти пяти шагов: это
самая дальняя мера;
по большей части в болоте приходится стрелять гораздо ближе; еще менее нужно, чтоб ружье било слишком кучно, что, впрочем, всегда соединяется с далекобойностью; ружье, несущее дробь кучею, даже невыгодно для мелкой дичи; из него гораздо скорее дашь промах, а если возьмешь очень верно на близком расстоянии, то непременно разорвешь птицу: надобно только, чтоб ружье ровно и не слишком широко рассевало во все стороны мелкую дробь, обыкновенно употребляемую в охоте такого рода, и чтоб заряд ложился, как говорится, решетом.
Распространение двуствольных ружей, выгоду которых объяснять не нужно, изменило ширину и длину стволов, приведя и ту и другую почти в одинаковую, известную меру. Длинные стволы и толстые казны, при спайке двух стволин, очевидно неудобны
по своей тяжести и неловкости, и потому нынче употребляют стволинки короткие и умеренно тонкостенные; но при всем этом даже
самые легкие, нынешние, двуствольные ружья не так ловки и тяжеле прежних одноствольных ружей, назначенных собственно для стрельбы в болоте и в лесу.
Я не только видал это на других, но и
сам ходил
по нескольку месяцев с подбитою скулою, продолжая от жадности стрелять из ружья большими зарядами и всякий раз сбивая щеку.
Остальные три сорта дроби называются
по нумерам; 10-й нумер обыкновенно, а 11-й очень редко употребляются для гаршнепов и
самых крошечных куличков; 12-й нумер решительно не употребителен, и я не знаю даже, приготовляют ли его теперь.
Картечь есть не что иное, как маленькие пулечки или огромные дробины, несравненно крупнее безымянки; впрочем, величина их бывает различная, смотря
по надобности;
самую крупную картечь употребляют для зверей, как-то: медведей, волков, оленей и проч., а маленькую — для больших птиц, собравшихся в стаи, для лебедей, гусей, журавлей и дроф.
Только в стрельбе с подъезда к птице крупной и сторожкой, сидящей на земле, а не на деревьях, собака мешает, потому что птица боится ее; но если собака вежлива, [То есть не гоняется за птицей и совершенно послушна] то она во время
самого подъезда будет идти под дрожками или под телегой, так что ее и не увидишь; сначала станет она это делать
по приказанию охотника, а потом
по собственной догадке.
Но, по-моему, и это не нужно: у всякой,
самой вежливой, старой собаки есть какие-нибудь свои привычки; молодая сейчас переймет их, да и две собаки вместе всегда больше горячатся и одна другую сбивают.
Вальдшнеп,
по утрам и вечерам летая над лесом, во время тяги, [Вальдшнепы около утренней и вечерней зари летают
по одному направлению, над
самыми вершинами дерев, — или тянут.
Самого позднего бекаса, и не худого, я убил 18 октября, в степи, около небольшой осенней лужи, когда уже лежал мелкий снежок, а
самого раннего — 23 марта, когда еще в неприкосновенной целости лежала белая, блестящая громада снегов и таяло только в деревнях
по улицам.
Самые блистательные охотничьи выстрелы, по-моему, бывают в бекаса, когда он играет вверху, не боясь присутствия охотника, потому что, завидя его, сейчас поднимется высоко. Бекасиной дробью редкое ружье может достать его. Это были мои любимые выстрелы, и в этом случае я употреблял с успехом дробь 7-го нумера, которая, будучи покрупнее, летит дальше и бьет крепче.
По прекращении токов исхудалые самцы-дупели скрываются в
самые крепкие болота, поросшие кустами и деревьями, и там линяют, не теряя способности летать, как и бекасы.
На расстоянии шестидесяти шагов дупеля не убьешь наповал бекасиною дробью даже 8-м нумером или
по крайней мере редко, а только поранишь: он унесет дробь очень далеко и если не умрет скоро, то долго будет хворать и скрываться в
самых глухих болотных местах.
Ходьба была адская: ноги вязли
по колена, даже выше; собака вязла
по брюхо и далеко отставала от меня, да в ней и не было надобности: гаршнепы вскакивали
сами.
Сам он весь пестрый, темно-серый, как будто дымчатый или пепельный; такого же темного цвета и такими же поперечными мелкими крапинками и полосками, очень правильными, покрыты его беловатое брюшко и шея; хвост коротенький, как обыкновенно у куликов; по-моему, красноножка всех их красивее.
Голова, шея до
самого зоба, спина, крылья и конец хвоста темно — или черно-бурого цвета с каким-то едва приметным, зеленовато-сизым отливом, а зоб, хлупь, подбой крыльев и хвоста — блестяще белые, как снег;
по краям крыльев лежит белая же полоса.
Этот куличок еще реже попадается и еще менее известен в Оренбургской губернии. Мне
самому иногда случалось не встречать его
по нескольку лет сряду. Имя морского куличка существует только между охотниками высшего разряда: простые стрелки и народ его не знают. Я думаю, что это имя также занесено теми охотниками, которые стреливали этих куличков
по морским берегам, где они бывают во время весеннего пролета в невероятном множестве.
Морской куличок отличается также и особенностью своего свиста или писка, который передать трудно; появляется на
самое короткое время в исходе апреля небольшими станичками, иногда вместе с мелкими курахтанчиками или чернозобиками,
по берегам прудов, речных разливов и луж.
Это бесспорно
самый крошечный куличок, и хотя называется воробьем
по некоторому сходству с ним в перьях и малости своей, но в сущности он меньше обыкновенного дворового воробья.
Вот точное описание с натуры петушка курахтана, хотя описываемый далеко не так красив, как другие, но зато довольно редок
по белизне своей гривы: нос длиною в полвершка, обыкновенного рогового цвета; глаза небольшие, темные; головка желтовато-серо-пестрая; с
самого затылка начинается уже грива из белых, длинных и довольно твердых в основании перьев, которые лежат
по бокам и
по всей нижней части шеи до
самой хлупи; на верхней же стороне шеи, отступя пальца на два от головы, уже идут обыкновенные, серенькие коротенькие перья; вся хлупь
по светло-желтоватому полю покрыта черными крупными пятнами и крапинами; спина серая с темно-коричневыми продольными пестринами, крылья сверху темные, а подбой их белый
по краям и пепельный под плечными суставами; в коротеньком хвосте перышки разных цветов: белые с пятнышками, серые и светло-коричневые; ножки светло-бланжевые.
Пониже глаз,
по обеим сторонам, находится
по белой полоске, и между ними, под горлом, идет темная полоса; такого же цвета, с зеленоватым отливом, и зоб, брюхо белое; ноги длиною три вершка, красно-свинцового цвета; головка и спина зеленоватые, с бронзово-золотистым отливом; крылья темно-коричневые, почти черные, с белым подбоем до половины; концы двух правильных перьев белые; хвост довольно длинный; конец его почти на вершок темно-коричневый, а к репице на вершок белый, прикрытый у
самого тела несколькими пушистыми перьями рыжего цвета; и самец и самка имеют хохолки, состоящие из четырех темно-зеленых перышек.
Народ говорит, что пигалица кричит: «чьи вы, чьи вы?» — Весною чибисы появляются
по большей части порознь или
самыми небольшими станичками, около десятка, а осенью к отлету собираются в огромные станицы.
Но какие же паровые машины втягивают водяные жилы на горные высоты, тогда как вода,
по свойству своему, занимает
самое низкое место на земной поверхности?
Но есть родники совсем другого рода, которые выбиваются из земли в
самых низких, болотистых местах и образуют около себя ямки или бассейны с водой, большей или меньшей величины, смотря
по местоположению: из них текут ручьи.
Смотря
по возвышенной или низменной местности, окрестности такой реки бывают сухи или болотисты, В последнем случае необозримые, бесконечные камыши, проросшие кустами и лесом, с озерами более или менее глубокими, представляют
самые благонадежные, просторные и крепкие места для вывода и укрывательства с молодыми всякой птице и преимущественно водяной дичи.
В отношении к охоте огромные реки решительно невыгодны: полая вода так долго стоит на низких местах, затопив десятки верст луговой стороны, что уже вся птица давно сидит на гнездах, когда вода пойдет на убыль. Весной,
по краям разливов только, держатся утки и кулики, да осенью пролетные стаи, собираясь в дальний поход, появляются
по голым берегам больших рек, и то на
самое короткое время. Все это для стрельбы не представляет никаких удобств.
Дворовые русские гуси,
по большей части белые или пегие, бывают иногда совершенно похожи пером на диких, то есть на прежних
самих себя.
Пошатавшись
по хлебным полям, кое-где сохранившим насоренные еще осенью зерна, наплававшись
по разливам рек, озер и прудов, гуси разбиваются на пары и начинают заботиться о гнездах, которые вьют всегда в
самых крепких и глухих камышистых и болотистых уремах, состоящих из таловых кустов ольхи и березы, обыкновенно окружающих берега рек порядочной величины; я разумею реки, текущие
по черноземной почве.
Я стреливал гусей во всякое время: дожидаясь их прилета в поле, притаясь в
самом еще не вымятом хлебе, подстерегая их на перелете в поля или с полей, дожидаясь на ночлеге, где за наступившею уже темнотою гуси не увидят охотника, если он просто лежит на земле, и, наконец, подъезжая на лодке к спящим на берегу гусям, ибо
по воде подплыть так тихо, что и сторожевой гусь не услышит приближающейся в ночном тумане лодки.
Я
сам занимался этой охотой только смолоду, когда управляли моей стрельбой старики-охотники, для которых бекас был недоступен и,
по малости своей, презрителен, которые на вес ценили дичь.
Эта сеть развешивается между двумя длинными шестами на том
самом месте,
по которому обыкновенно гусиная стая поздно вечером, почти ночью, возвращается с полей на ночевку.
Оренбургская губерния
по своему географическому положению и пространству, заключая в себе разные и даже противоположные климаты и природы, гранича к северу с Вятскою и Пермскою губерниями, где
по зимам мерзнет ртуть, и на юг с Каспийским морем и Астраханскою губерниею, где, как всем известно, растут на открытом воздухе
самые нежные сорта винограда, — представляет полную возможность разнообразию явлений всех царств природы и между прочим разнообразию утиных пород, особенно во время весеннего пролета.
Она была несколько больше
самой крупной дворовой утки; перья имела светло-коричневого цвета, испещренные мелкими темными крапинками; глаза и лапки красные, как киноварь, а верхнюю половинку носа — окаймленную такого же красного цвета узенькою полоскою;
по правильным перьям поперек крыльев лежала голубовато-сизая полоса; пух был у ней розовый, как у дрофы и стрепета, а жир и кожа оранжевого цвета; вкус ее мяса был превосходный, отличавшийся от обыкновенного утиного мяса; хвост длинный и острый, как у селезня шилохвости, но
сама она была утка, а не селезень.
Селезень присядет возле нее и заснет в
самом деле, а утка, наблюдающая его из-под крыла недремлющим глазом, сейчас спрячется в траву, осоку или камыш; отползет, смотря
по местности, несколько десятков сажен, иногда гораздо более, поднимется невысоко и, облетев стороною, опустится на землю и подползет к своему уже готовому гнезду, свитому из сухой травы в каком-нибудь крепком, но не мокром, болотистом месте, поросшем кустами; утка устелет дно гнезда собственными перышками и пухом, снесет первое яйцо, бережно его прикроет тою же травою и перьями, отползет на некоторое расстояние в другом направлении, поднимется и, сделав круг, залетит с противоположной стороны к тому месту, где скрылась; опять садится на землю и подкрадывается к ожидающему ее селезню.
Сам же я отправлялся пешком
по берегу реки, шел без всякого шума, выказываясь только в тех местах, где
по положению речных извилин должны были сидеть утки.
Утка, от скуки и
по природе своей, кричит во все горло без умолку, а дикие селезни и даже утки садятся около нее на воду под
самое ружейное дуло охотника.
Гоголь — последняя и,
по преимуществу,
самая замечательная утка-рыбалка, и пища его состоит исключительно из мелкой рыбешки.
Очевидно было, что гнездо прикреплялось к камышу (тем же
самым калом), и очень крепко, потому что верхушки двух перерванных камышин и одна выдернутая или перегнившая у корня, плотно приклеенные к боку гнезда, плавали вместе с ним
по воде, из чего заключить, что когда гнездо не было оторвано от камыша, то воды не касалось.
Я взял бережно гнездо, поставил его в лодку и поспешно поплыл домой: лысуха, покрикивая, или, лучше сказать, похныкивая, провожала меня чрез весь пруд, почти до
самого мельничного кауза [Кауз — дверцы, в которые течет вода
по трубам на водяные колеса.
Я еще помню, что около
самых деревень, куда, бывало, ни взглянешь, везде
по сурчинам [Сурчинами называются бугорки, насыпанные сурками при рытье своих нор, которые бывают очень глубоки, всегда имеют два входа и проводятся под землею на довольно большое расстояние.
Один раз поздно воротившиеся с работы крестьяне сказали мне, что проехали очень близко мимо станицы спящих журавлей; ночь была месячная, я бросился с ружьем в крестьянскую телегу и велел везти себя
по той
самой дорожке,
по которой ехали крестьяне.
Журавли никогда не бывают жирны, даже перед своим отлетом, несмотря иногда на питательную хлебную пищу.
Самый сытый осенний журавль имеет только на своей хлупи тонкую пелену жира, лежащую двумя полосами, да
по небольшому куску сала подмышками, но во внутренности жиру бывает довольно. Молодой жареный журавль, по-моему, очень вкусен; всего же пригоднее он для фарша в паштет и для окрошки.
По преимуществу будучи степною птицею, стрепет вьет гнездо в степи в
самом открытом месте, почти всегда под кустиком ковыля.
Дробь надобно употреблять
по большей части 5-го нумера, потому что стрепет не из крепких птиц. Впрочем, для напуганных стрепетов нужен и 4-й нумер; для больших же стай на дальную меру иногда пустить в дело и
самые крупные сорты дроби.
Тут молодой, горячий охотник может много посеять дроби
по зеленой степи, не убив ни одного большого кроншнепа, особенно если станет употреблять не
самые крупные сорты дроби.
По счастию, именно вдоль того
самого берега, плоского и открытого, на который обыкновенно садилась вся стая, тянулся старый полусогнивший плетень, некогда окружавший конопляник, более десяти лет оставленный; плетень обрастал всегда высокою травою, и мне ловко было в ней прятаться.
—
Самое выгодное время стрелять озимых кур — дождливые, ненастные дни, тогда они гораздо смирнее: мало вьются вверху, менее бегают
по мокрой пашне и даже иногда сидят на одном месте, собравшись в кучу.
Судя
по времени начала их крика, подумать, что коростели появляются очень поздно, но это будет заключение ошибочное: коростели прилетают едва ли позднее дупельшнепов, только не выбегают на открытые места, потому что еще нет на них травы, а прячутся в чаще кустов, в
самых корнях, в густых уремах, иногда очень мокрых, куда в это время года незачем лазить охотнику.
Выбрав луговину, около которой слышны перепелиные бои и на которой трава повыше или, что еще лучше, растут небольшие кустики дикого персика или чилизника, охотник бережно расстилает
по их верхушкам свою сеть, а
сам ложится возле одного ее края.
Я не видал этого своими глазами и потому не могу признать справедливым такого объяснения; я нахожу несколько затруднительным для перепелиной матки в одно и то же время сидеть в гнезде на яйцах, доставать пищу и
самой кормить уже вылупившихся детей, которые,
по слабости своей в первые дни, должны колотиться около гнезда без всякого призора, не прикрытые в ночное или дождливое время теплотою материнскою тела.