Неточные совпадения
Признаюсь, именно им желал бы я
быть хоть несколько полезным. Меня утешает мысль, что добрый совет по части технической
может так же пригодиться им, как и наблюдения над нравами дичи или заметки и указания в самой стрельбе.
Я не беру на себя решение этого вопроса, но скажу, что всегда принадлежал ко второму разряду охотников, которых нет и
быть не
может между постоянными жителями столиц, ибо для отыскания многих пород дичи надобно ехать слишком далеко, надо подвергать себя многим лишениям и многим тяжелым трудам.
О шомполе, или прибойнике, нечего распространяться. только посоветовать, чтоб к тонкому концу его никогда не привинчивать железного крейцера (двойной штопор), это
может портить ружье, и чтоб косточка па противоположном конце его
была как шире.
Для отысканья полного настоящего заряда я предлагаю следующий способ: сделать мерку, которой внутренняя ширина равнялась бы внутренней ширине ружейного ствола, а глубина
была бы в полтора раза против ширины; если ружье с кремнем, то надобно прибавить столько лишнего пороха, сколько
может поместиться на полке, для чего достаточно насыпать мерку пороху верхом, а дроби в гребло; если же ружье с пистоном, то насыпать мерку в гребло поровну и пороха и дроби.
С пыжами из хлопков, весьма удобными в местах безопасных, надобно
быть очень осторожну: они вспыхивают, вылетя из ствола, и
могут произвести пожар; изрубленные же лен и конопля разлетаются врозь и, следовательно, не
могут воспламеняться; очевидно, что для предупреждения опасности следует рубить и хлопки.
Стреляющим с шерстяными пыжами должно принять в соображение то, что их пыжи
могут отодвигаться тяжестию дроби, если дуло заряженного ружья
будет обращено вниз, особенно на езде в тряском экипаже, что случается нередко; а потому должно всегда ружье, давно заряженное шерстяными пыжами, пробовать шомполом и снова прибить верхний пыж, ежели он отодвинулся; то же надобно наблюдать с вырубленными, войлочными и шляпными пыжами, особенно если они входят в дуло не натуге; с последними
может случиться, что верхний пыж отодвинется, покосится и часть дроби сейчас высыплется, отчего последует неизбежный промах.
Для приучения к подаванию поноски должно сначала употреблять мячики, потом куски дерева и всякие, даже железные, вещи, [Некоторые охотники находят это вредным; они говорят, что от жесткой поноски собака
будет мять дичь; я сомневаюсь в этом] которые
может щенок схватить зубами и принести, наконец — мертвых птиц.
Следовательно, приучив сначала молодую собаку к себе, к подаванью поноски, к твердой стойке даже над кормом, одним словом, к совершенному послушанию и исполнению своих приказаний, отдаваемых на каком угодно языке, для чего в России прежде ломали немецкий, а теперь коверкают французский язык, — охотник
может идти с своею ученицей в поле или болото, и она, не дрессированная на парфорсе,
будет находить дичь, стоять над ней, не гоняться за живою и бережно подавать убитую или раненую; все это
будет делать она сначала неловко, непроворно, неискусно, но в течение года совершенно привыкнет.
Это опасение
может войти в привычку, так укорениться, так овладеть мыслию охотника, что он беспрестанно
будет пропускать благоприятную минуту для выстрела.
Я много знал отличных стрелков, у которых руки
были так слабы, что они не
могли держать полного стакана воды, не расплескав его.
Перепелки точно бывают так жирны осенью, что с трудом
могут подняться, и многих брал я руками из-под ястреба; свежий жир таких перепелок, употребленных немедленно в пищу, точно производит ломоту в теле человеческом; я испытал это на себе и видал на других, но дело в том, что это
были перепелки обыкновенные, только необыкновенно жирные.
Истомленный зноем охотник, распахнув насоренную поверхность воды кожаным картузом своим,
может утолить жажду и прохладить раскаленную солнцем голову… беды никакой не
будет: он пойдет опять ходить по болотам и разгорится пуще прежнего.
С непривычки
может закружиться голова и ходить покажется страшно, хотя и не опасно, если болота не имеют так называемых окошек, то
есть мест, не заросших крепкими корнями трав и растений.
Самые блистательные охотничьи выстрелы, по-моему, бывают в бекаса, когда он играет вверху, не боясь присутствия охотника, потому что, завидя его, сейчас поднимется высоко. Бекасиной дробью редкое ружье
может достать его. Это
были мои любимые выстрелы, и в этом случае я употреблял с успехом дробь 7-го нумера, которая,
будучи покрупнее, летит дальше и бьет крепче.
Советую и всем охотникам делать то же, и делать аккуратно, потому что птица, приколотая вскользь, то
есть так, что перо не попадет в мозг, а угодит как-нибудь мимо, также
может улететь, что со мной случалось не один раз, особенно на охоте за осенними тетеревами.
Грязь
была так жидка, что гаршнепы
могли только сидеть на оголившихся камышовых корнях.
Как бы то ни
было, из всего мною сказанного следует, что я ничего не знаю, как, где выводятся гаршнепы, и ничего не
могу сказать об этом.
Но недолго тянется дело у охотника — опытного и хорошего стрелка; только новичок, недавно взявшийся за ружье,
может до того разгорячиться, что задрожат у него и руки и ноги, и
будет он давать беспрестанные промахи, чему способствует близость расстояния, ибо дробь летит сначала кучей.
Есть другой род песочников, вдвое крупнее и с черными большими глазами, без желтых около них ободочков; но я так мало их видел, что ничего более сообщить не
могу.
Я полагал прежде, что куличков-воробьев считать третьим, самым меньшим видом болотного курахтана (о котором сейчас
буду говорить), основываясь на том, что они чрезвычайно похожи на осенних курахтанов пером и статями, и также на том, что к осени кулички-воробьи почти всегда смешиваются в одну стаю с курахтанами; но, несмотря на видимую основательность этих причин, я решительно не
могу назвать куличка-воробья курахтанчиком третьего вида, потому что он не разделяет главной особенности болотных курахтанов, то
есть самец куличка-воробья не имеет весною гривы и не переменяет своего пера осенью.
Была ли это особая куличья порода, или это
были выродки из породы болотных куликов, называемые в народе князьками — утвердительно сказать не
могу.
В исходе мая я возвращался с охоты домой; идучи по берегу пруда и не находя птицы, по которой
мог бы разрядить ружье, — а ствол его надобно
было вымыть, — я хотел уже выстрелить на воздух.
Яички лежали в один ряд, как всегда бывает и иначе
быть не
может; они никак не
могли умещаться все под узкою хлупью, или брюшком, наседки и как будто стенкою окружали ее бока, хвостик и зоб.
Я и теперь не понимаю, как
могла сообщиться им та степень теплоты, без которой яйцо не
может окончательно
быть высижено, а между тем все яички погоныша
были уже довольно насижены.
Есть особенный вил рек, которые по объему текущей воды должно причислить к речкам, хотя при первом взгляде они
могут показаться гораздо большей величины: это реки степные.
У башкирцев даже
есть какая-то легенда насчет будущего соединения этих озер, но я не
мог достать ее.
Что касается до меня, то я каждый год видал по нескольку раз лебедей, по большей части в недосягаемой вышине пролетавших надо мною; видал их и плавающих по озерам, по всегда неожиданно и в таком расстоянии, что не только гусиною дробью, но и картечью стрелять
было не возможно; а иногда и стрелял, но выстрел мой скорее
мог назваться почетным салютом, чем нападением врага.
Не
могу только хорошенько сказать: маленькими или большими
были они пойманы.
В местах привольных, то
есть по хорошим рекам с большими камышистыми озерами, и в это время года найти порядочные станицы гусей холостых: они обыкновенно на одном озере днюют, а на другом ночуют. Опытный охотник все это знает, или должен знать, и всегда
может подкрасться к ним, плавающим на воде, щиплющим зеленую травку на лугу, усевшимся на ночлег вдоль берега, или подстеречь их на перелете с одного озера на другое в известные часы дня.
Только совершенная крайность, то
есть близко разинутый рот собаки,
может заставить старого линючего гуся или совсем почти оперившегося гусенка, но у которого еще не подросли правильные перья в крыльях, выскочить на открытую поверхность воды.
Это достаточное доказательство, что птица
может летать,
будучи ранена смертельно.
Мясо жирного, осеннего чирка, если не пахнет рыбой, что, к сожалению, хотя редко, но бывает, я предпочитаю даже мясу кряковной утки, [Между некоторыми охотниками существует мнение, что чирята никогда рыбы не
едят, никогда, следовательно, не
могут ею пахнуть, но оно не всегда, или, лучше сказать, не везде справедливо] в нем слышнее запах дичины.
Я
могу объяснить свою ошибку только тем, что смешивал их с выводками белобрюшки или нырка: утки их очень сходны] Beличиною, складом носа и пером чернь очень похожа на утку нырка, то
есть верхняя часть у них черного, а нижняя — беловатого цвета.
Голова у дрофы и шея какого-то пепельного или зольного цвета; нос толстый, крепкий, несколько погнутый книзу, в вершок длиною, темно-серый и не гладкий, а шероховатый; зрачки глаз желтые; ушные скважины необыкновенно велики и открыты, тогда как у всех других птиц они так спрятаны под мелкими перышками, что их и не приметишь; под горлом у ней
есть внутренний кожаный мешок, в котором
может вмещаться много воды; ноги толстые, покрытые крупными серыми чешуйками, и, в отличие от других птиц, на каждой только по три пальца.
Несомненная истина, что на горелом месте никакая птица гнезда не вьет; иногда это
может показаться несправедливым, потому что птица живет и выводится, очевидно, на паленых степях; но я внимательным изысканием убедился, что гнездо всегда свивается на месте не паленом, хотя бы оно
было величиною в сажень, даже менее, и обгорело со всех сторон.
Когда вырастет трава, то при поверхностном обозрении нельзя заметить, где горело и где нет; но, разогнув свежую зеленую траву около самого гнезда, вы всегда найдете прошлогоднюю сухую траву, чего на горелом месте нет и
быть не
может и в чем убедиться нетрудно.
Надобно заметить, что перепелки пропадают не вдруг, а постепенно.
Быв смолоду перепелятником, то
есть охотником травить перепелок ястребом, я имел случай много раз наблюдать за постепенностью их отлета. Если б я
был только ружейным охотником, я никогда бы не
мог узнать этого обстоятельства во всей подробности: стал ли бы я ежедневно таскаться за одними перепелками в такое драгоценное для стрельбы время?
Я никогда не
мог равнодушно видеть не только вырубленной рощи, но даже падения одного большого подрубленного дерева; в этом падении
есть что-то невыразимо грустное: сначала звонкие удары топора производят только легкое сотрясение в древесном стволе; оно становится сильнее с каждым ударом и переходит в общее содрогание каждой ветки и каждого листа; по мере того как топор прохватывает до сердцевины, звуки становятся глуше, больнее… еще удар, последний: дерево осядет, надломится, затрещит, зашумит вершиною, на несколько мгновений как будто задумается, куда упасть, и, наконец, начнет склоняться на одну сторону, сначала медленно, тихо, и потом, с возрастающей быстротою и шумом, подобным шуму сильного ветра, рухнет на землю!..
Я знаю это по себе: я
был хороший стрелок дробью из ружья, а пулей из винтовки или штуцера не
мог попасть и близко цели; то же сказать о большей части хороших охотников.
Без преувеличения
могу сказать, что я и другие охотники часто делывали до обеда, то
есть до второго часа, по пятьдесят верст, гоняясь за улетающими стаями тетеревов и ошибаясь иногда в их направлении.
Она имеет еще ту выгоду, что человек ленивый, старый или слабый здоровьем, который не в состоянии проскакать десятки, верст на охотничьих дрожках или санях, кружась за тетеревами и беспрестанно подъезжая к ним по всякой неудобной местности и часто понапрасну, — такой человек, без сомнения,
может с большими удобствами, без всякого утомления сидеть в шалаше на креслах, курить трубку или сигару,
пить чай или кофе, который тут же на конфорке приготовит ему его спутник, даже читать во время отсутствия тетеревов, и, когда они прилетят (за чем наблюдает его товарищ), он
может, просовывая ружье в то или другое отверстие, нарочно для того сделанное, преспокойно пощелкивать тетеревков (так выражаются этого рода охотники)…
Например, тетерева сторожки, беспрестанно слетают, не допуская в меру… подъезжать так, чтоб они, следуя уже принятому направлению, заранее замеченному, должны
были лететь мимо вас или через вас: вы
можете сделать, не слезая с дрожек, два славных удара из обоих стволов и спустить иногда пару тетеревов на землю!
Мне случалось много раз подходить близко к дереву, на котором находилось гнездо с голубятами, даже влезать на него, и голубь с голубкой не бросались на меня, как болотные кулики, не отводили в сторону, прикидываясь, что не
могут летать, как то делают утки и тетеревиные курочки, — голуби перелетывали робко с дерева на дерево, тоскливо повертываясь, подвигаясь или переступая вдоль по сучку, на котором сидели, беспрестанно меняя место и приближаясь к человеку по мере его приближения к детям; едва
были слышны какие-то тихие, грустные, ропотные, прерывающиеся звуки, не похожие на их обыкновенное воркованье.
Дрозд — живая, бодрая, веселая и в то же время певчая птичка. Большой рябинник с крупными продолговатыми пятнами и черный дрозд с желтыми ободочками около глаз считаются лучшими певцами после певчего дрозда. Про черного ничего не
могу сказать утвердительно, но рябинника я держал долго в большой клетке; он
пел довольно приятно и тихо, чего нельзя ожидать по его жесткому крику, похожему на какое-то трещанье, взвизгиванье и щекотанье.
Хотя я сказал утвердительно в первом издании этой книги, что тяга вальдшнепов не ток, но некоторыми охотниками
были сделаны мне возражения, которые я признаю столь основательными, что не
могу остаться при прежнем моем мнении.
Предполагая, что не
могли же все вальдшнепы улететь в одну ночь, я бросился с хорошею собакою обыскивать все родники и ключи, которые не замерзли и не
были занесены снегом и где накануне я оставил довольно вальдшнепов; но, бродя целый день, я не нашел ни одного; только подходя уже к дому, в корнях непроходимых кустов, около родникового болотца, подняла моя неутомимая собака вальдшнепа, которого я и убил: он оказался хворым и до последней крайности исхудалым и, вероятно, на другой бы день замерз.
Плодовитые сады
могут жестоко пострадать от зайцев в продолжение зимы, если не
будут взяты известные предохранительные меры.
Зайца увидишь по большей части издали,
можешь подойти к нему близко, потому что лежит он в мокрое время крепко, по инстинкту зная, что на голой и черной земле ему, побелевшему бедняку, негде спрятаться от глаз врагов своих, что даже сороки и вороны нападут на него со всех сторон с таким криком и остервенением, что он в страхе не
будет знать, куда деваться…
Я не
могу решить: теплота или теснота
были тому причиною.