Неточные совпадения
Прежде всего
это чувство обратилось на мою маленькую сестрицу: я не мог видеть и слышать ее слез или крика и сейчас начинал сам плакать; она
же была в
это время нездорова.
Я сказал об
этом для примера; точно то
же соблюдалось во всем.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и
этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я
же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то
же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Против нашего дома жил в собственном
же доме С. И. Аничков, старый, богатый холостяк, слывший очень умным и даже ученым человеком;
это мнение подтверждалось тем, что он был когда-то послан депутатом от Оренбургского края в известную комиссию, собранную Екатериною Второй для рассмотрения существующих законов.
Я вслушивался в беспрестанные разговоры об
этом между отцом и матерью и наконец узнал, что дело уладилось: денег дал тот
же мой книжный благодетель С. И. Аничков, а детей, то есть нас с сестрой, решились завезти в Багрово и оставить у бабушки с дедушкой.
Я не один уже раз переправлялся через Белую, но, по тогдашнему болезненному моему состоянию и почти младенческому возрасту, ничего
этого не заметил и не почувствовал; теперь
же я был поражен широкою и быстрою рекою, отлогими песчаными ее берегами и зеленою уремой на противоположном берегу.
Мы тут
же нашли несколько окаменелостей, которые и после долго у нас хранились и которые можно назвать редкостью;
это был большой кусок пчелиного сота и довольно большая лепешка или кучка рыбьей икры совершенно превратившаяся в камень.
Эта первая кормежка случилась не в поле, а в какой-то русской деревушке, которую я очень мало помню; но зато отец обещал мне на другой день кормежку на реке Деме, где хотел показать мне какую-то рыбную ловлю, о которой я знал только по его
же рассказам.
Я ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить, так что мать сердилась и сказала, что не будет меня пускать, потому что я от такого волнения могу захворать; но отец уверял ее, что
это случилось только в первый раз и что горячность моя пройдет; я
же был уверен, что никогда не пройдет, и слушал с замирающим сердцем, как решается моя участь.
Когда
же мой отец спросил, отчего в праздник они на барщине (
это был первый Спас, то есть первое августа), ему отвечали, что так приказал староста Мироныч; что в
этот праздник точно прежде не работали, но вот уже года четыре как начали работать; что все мужики постарше и бабы-ребятницы уехали ночевать в село, но после обедни все приедут, и что в поле остался только народ молодой, всего серпов с сотню, под присмотром десятника.
Многие необделанные ключи текли туда
же ручейками по мелким камешкам; между ними мы с отцом нашли множество прекрасных, точно как обточенных, довольно длинных, похожих на сахарные головки:
эти камешки назывались чертовыми пальцами.
Хотя я не понимал тогда тайной музыки
этих слов, но я тут
же почувствовал что-то чужое, недоброхотное.
Но дедушка возразил, и как будто с сердцем, что
это все пустяки, что ведь дети не чужие и что кому
же, как не родной бабушке и тетке, присмотреть за ними.
Они ехали в той
же карете, и мы точно так
же могли бы поместиться в ней; но мать никогда не имела
этого намерения и еще в Уфе сказала мне, что ни под каким видом не может нас взять с собою, что она должна ехать одна с отцом;
это намеренье ни разу не поколебалось и в Багрове, и я вполне верил в невозможность переменить его.
Это были: старушка Мертваго и двое ее сыновей — Дмитрий Борисович и Степан Борисович Мертваго, Чичаговы, Княжевичи, у которых двое сыновей были почти одних лет со мною, Воецкая, которую я особенно любил за то, что ее звали так
же как и мою мать, Софьей Николавной, и сестрица ее, девушка Пекарская; из военных всех чаще бывали у нас генерал Мансуров с женою и двумя дочерьми, генерал граф Ланжерон и полковник Л. Н. Энгельгардт; полковой
же адъютант Волков и другой офицер Христофович, которые были дружны с моими дядями, бывали у нас каждый день; доктор Авенариус — также:
это был давнишний друг нашего дома.
Книги
эти подарил мне тот
же добрый человек, С. И. Аничков; к ним прибавил он еще толстый рукописный том, который я теперь и назвать не умею.
Это забавляло всех; общий смех ободрял меня, и я позволял себе говорить такие дерзости, за которые потом меня
же бранили и заставляли просить извинения; а как я, по ребячеству, находил себя совершенно правым и не соглашался извиняться, то меня ставили в угол и доводили, наконец, до того, что я просил прощения.
Конечно, мать вразумляла меня, что все
это одни шутки, что за них не должно сердиться и что надобно отвечать на них шутками
же; но беда состояла в том, что дитя не может ясно различать границ между шуткою и правдою.
Еще прежде я слышал мельком, что мой отец покупает какую-то башкирскую землю, в настоящее
же время
эта покупка совершилась законным порядком.
Не веря согласию моего отца и матери, слишком хорошо зная свое несогласие, в то
же время я вполне поверил, что
эта бумага, которую дядя называл купчей крепостью, лишает меня и сестры и Сергеевки; кроме мучительной скорби о таких великих потерях, я был раздражен и уязвлен до глубины сердца таким наглым обманом.
Волков был в
это время у дядей, и они все трое ту
же минуту пришли ко мне.
Я тогда
же возражал, что
это неправда, что я умею хорошо читать, а только писать не умею; но теперь я захотел поправить
этот недостаток и упросил отца и мать, чтоб меня начали учить писать.
Учителя звали Матвей Васильич (фамилии его я никогда не слыхивал);
это был человек очень тихий и добрый; он писал прописи не хуже печатных и принялся учить меня точно так
же, как учил дядя.
Учитель продолжал громко вызывать учеников по списку, одного за другим;
это была в то
же время перекличка: оказалось, что половины учеников не было в классе.
Подъезжая к ней, мы опять попали в урему, то есть в пойменное место, поросшее редкими кустами и деревьями, избитое множеством средних и маленьких озер, уже обраставших зелеными камышами:
это была пойма той
же реки Белой, протекавшей в версте от Сергеевки и заливавшей весною
эту низменную полосу земли.
Отец мой позаботился об
этом заранее, потому что вода была мелка и без мостков удить было бы невозможно; да и для мытья белья оказались они очень пригодны, лодка
же назначалась для ловли рыбы сетьми и неводом.
Уж первая сорвалась, так удачи не будет!» Я
же, вовсе не видавший рыбы, потому что отец не выводил ее на поверхность воды, не чувствовавший ее тяжести, потому что не держал удилища в руках, не понимавший, что по согнутому удилищу можно судить о величине рыбы, — я не так близко к сердцу принял
эту потерю и говорил, что, может быть,
это была маленькая рыбка.
Одна из семи жен Мавлютки была тут
же заочно назначена в
эту должность: она всякий день должна была приходить к нам и приводить с собой кобылу, чтоб, надоив нужное количество молока, заквасить его в нашей посуде, на глазах у моей матери, которая имела непреодолимое отвращение к нечистоте и неопрятности в приготовлении кумыса.
Оставшись наедине с матерью, он говорил об
этом с невеселым лицом и с озабоченным видом; тут я узнал, что матери и прежде не нравилась
эта покупка, потому что приобретаемая земля не могла скоро и без больших затруднений достаться нам во владение: она была заселена двумя деревнями припущенников, Киишками и Старым Тимкиным, которые жили, правда, по просроченным договорам, но которых свести на другие, казенные земли было очень трудно; всего
же более не нравилось моей матери то, что сами продавцы-башкирцы ссорились между собою и всякий называл себя настоящим хозяином, а другого обманщиком.
Теперь я рассказал об
этом так, как узнал впоследствии; тогда
же я не мог понять настоящего дела, а только испугался, что тут будут спорить, ссориться, а может быть, и драться.
Странно, что моя охотничья жадность слишком скоро удовлетворилась от мысли: «Да куда
же нам деваться с
этой рыбой, которой и вчера наловлено такое множество?» Впоследствии развилось во мне
это чувство в больших размерах и всегда охлаждало мою охотничью горячность.
Я сообщил мое сомнение Евсеичу, но он говорил, что
это ничего, что всю рыбу сегодня
же пересушим или прокоптим.
— Отчего
же сестрица не смеется, а жалеет обо мне и даже плачет?» Тут только я с горестью убедился в моей трусости, и
эта мысль долго возмущала мое спокойствие.
Это удовольствие было для меня совершенно неизвестно и сначала очень мне нравилось, но скоро наскучило; все
же окружающие меня, и мужчины и женщины, постоянно занимались
этим делом очень горячо.
Я слышал, как ее нянька Параша, всегда очень ласковая и добрая женщина, вытряхивая бурачок, говорила: «Ну, барышня, опять набрала зеленухи!» — и потом наполняла ее бурачок ягодами из своего кузова; у меня
же оказалась претензия, что я умею брать ягоды и что моя клубника лучше Евсеичевой:
это, конечно, было несправедливо.
Бить в дудки заранее учил меня Федор, считавшийся в
этом деле великим мастером, и я тотчас подумал, что я сам такой
же мастер.
Тогда
же поселились во мне до сих пор сохраняемые мною ужас и отвращение к зимней езде на переменных обывательских лошадях по проселочным дорогам: мочальная сбруя, непривычные малосильные лошаденки, которых никогда не кормят овсом, и, наконец, возчики, не довольно тепло одетые для переезда и десяти верст в жестокую стужу… все
это поистине ужасно.
Я вечером опять почувствовал страх, но скрыл его; мать положила бы меня спать с собою, а для нее
это было беспокойно; к тому
же она спала, когда я ложился.
Пили чай, обедали и ужинали у бабушки, потому что
это была самая большая комната после залы; там
же обыкновенно все сидели и разговаривали.
Очень странно, что составленное мною понятие о межеванье довольно близко подходило к действительности: впоследствии я убедился в
этом на опыте; даже мысль дитяти о важности и какой-то торжественности межеванья всякий раз приходила мне в голову, когда я шел или ехал за астролябией, благоговейно несомой крестьянином, тогда как другие тащили цепь и втыкали колья через каждые десять сажен; настоящего
же дела, то есть измерения земли и съемки ее на план, разумеется, я тогда не понимал, как и все меня окружавшие.
На
этот раз ласки моего любимца Сурки были приняты мною благосклонно, и я, кажется, бегал, прыгал и валялся по земле больше, чем он; когда
же мы пошли в сад, то я сейчас спросил: «Отчего вчера нас не пустили сюда?» — Живая Параша, не подумав, отвечала: «Оттого, что вчера матушка очень стонали, и мы в саду услыхали бы их голос».
Все удивлялись
этой разнице в чинах; оба брата были в одно число записаны в гвардию, в одно число переведены в армейский полк капитанами и в одно
же число уволены в отставку.
Очевидно было, что он с кем-то мысленно разговаривал, но в то
же время
это не мешало ему играть с большим вниманием и уменьем.
С какою жадностью, с каким ненасытным любопытством читал я
эти сказки, и в то
же время я знал, что все
это выдумка, настоящая сказка, что
этого нет на свете и быть не может.
Тетушка часто останавливала меня, говоря: «А как
же тут нет того, что ты нам рассказывал? стало быть, ты все
это от себя выдумал?
«А,
это наши Багровы, — продолжала она так
же весело.
Я не мог вынести
этого взгляда и отвернулся; но через несколько минут, поглядев украдкой на швею, увидел, что она точно так
же, как и прежде, пристально на меня смотрит; я смутился, даже испугался и, завернувшись с головой своим одеяльцем, смирно пролежал до тех пор, покуда не встала моя мать, не ушла в спальню и покуда Евсеич не пришел одеть меня.
Когда мы вошли в гостиную, то я был поражен не живописью на стенах, которой было немного, а золотыми рамами картин и богатым убранством
этой комнаты, показавшейся мне в то
же время как-то темною и невеселою, вероятно от кисейных и шелковых гардин на окнах.
Да
это разбой денной!» Параша отвечала ему в том
же смысле.
Прошу
же не говорить об
этом ни сестре, ни Евсеичу, ни Параше».