Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и
что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Неточные совпадения
Мать сказала,
что чувствует себя
лучше,
что она устала лежать и
что ей хочется посидеть.
Я достал, однако, одну часть «Детского чтения» и стал читать, но был так развлечен,
что в первый раз чтение не овладело моим вниманием и, читая громко вслух: «Канарейки,
хорошие канарейки, так кричал мужик под Машиным окошком» и проч., я думал о другом и всего более о текущей там, вдалеке, Деме.
Я не понял этих слов и думал,
что чем больше родни у него и
чем он ласковее к ней — тем
лучше.
Вдруг мать начала говорить,
что не
лучше ли ночевать в Кармале, где воздух так сух, и
что около Ика ночью непременно будет сыро.
Отец ходил к дедушке и, воротясь, сказал,
что ему
лучше и
что он хочет встать.
Я не видел или,
лучше сказать, не помнил,
что видел отца, а потому, обрадовавшись, прямо бросился к нему на шею и начал его обнимать и целовать.
Погода стояла мокрая или холодная, останавливаться в поле было невозможно, а потому кормежки и ночевки в чувашских, мордовских и татарских деревнях очень нам наскучили; у татар еще было
лучше, потому
что у них избы были белые, то есть с трубами, а в курных избах чуваш и мордвы кормежки были нестерпимы: мы так рано выезжали с ночевок,
что останавливались кормить лошадей именно в то время, когда еще топились печи; надо было лежать на лавках, чтоб не задохнуться от дыму, несмотря на растворенную дверь.
Проснувшись, или,
лучше сказать, очувствовавшись на другой день поутру, очень не рано, в слабости и все еще в жару, я не вдруг понял,
что около меня происходило.
Он начал меня учить чистописанию, или каллиграфии, как он называл, и заставил выписывать «палочки»,
чем я был очень недоволен, потому
что мне хотелось прямо писать буквы; но дядя утверждал,
что я никогда не буду иметь
хорошего почерка, если не стану правильно учиться чистописанию,
что наперед надобно пройти всю каллиграфическую школу, а потом приняться за прописи.
Это средство несколько помогло: мне стыдно стало,
что Андрюша пишет
лучше меня, а как успехи его были весьма незначительны, то я постарался догнать его и в самом деле догнал довольно скоро.
Скоро стал я замечать,
что Матвей Васильич поступает несправедливо и
что если мы с Андрюшей оба писали неудачно, то мне он ставил «не худо», а ему «посредственно», а если мы писали оба удовлетворительно, то у меня стояло «очень хорошо» или «похвально», а у Андрюши «хорошо»; в тех же случаях, впрочем, довольно редких, когда товарищ мой писал
лучше меня, — у нас стояли одинаковые одобрительные слова.
Но в подписях Матвея Васильича вскоре произошла перемена: на тетрадках наших с Андрюшей появились одни и те же слова, у обоих или «не худо», или «изрядно», или «хорошо», и я понял,
что отец мой, верно, что-нибудь говорил нашему учителю; но обращался Матвей Васильич всегда
лучше со мной,
чем с Андрюшей.
Как нарочно, для подтвержденья слов моего отца,
что с нами ничего
хорошего не выудишь, у него взяла какая-то большая рыба; он долго возился с нею, и мы с Евсеичем, стоя на мостках, принимали живое участие.
Мать, сидевшая на каменном крыльце, или,
лучше сказать, на двух камнях, заменявших крыльцо для входа в наше новое, недостроенное жилище, издали услышала,
что мы возвращаемся, и дивилась,
что нас долго нет.
Мы ездили туда один раз целым обществом, разумеется, около завтрака, то есть совсем не вовремя, и ловля была очень неудачна; но мельник уверял,
что рано утром до солнышка, особенно с весны и к осени, рыба берет очень крупная и всего
лучше в яме под вешняком.
Я слышал, как ее нянька Параша, всегда очень ласковая и добрая женщина, вытряхивая бурачок, говорила: «Ну, барышня, опять набрала зеленухи!» — и потом наполняла ее бурачок ягодами из своего кузова; у меня же оказалась претензия,
что я умею брать ягоды и
что моя клубника
лучше Евсеичевой: это, конечно, было несправедливо.
Применяясь к моему ребячьему возрасту, мать объяснила мне,
что государыня Екатерина Алексеевна была умная и добрая, царствовала долго, старалась, чтоб всем было хорошо жить, чтоб все учились,
что она умела выбирать
хороших людей, храбрых генералов, и
что в ее царствование соседи нас не обижали, и
что наши солдаты при ней побеждали всех и прославились.
В нашей детской говорили, или,
лучше сказать, в нашу детскую доходили слухи о том, о
чем толковали в девичьей и лакейской, а толковали там всего более о скоропостижной кончине государыни, прибавляя страшные рассказы, которые меня необыкновенно смутили; я побежал за объяснениями к отцу и матери, и только твердые и горячие уверения их,
что все эти слухи совершенный вздор и нелепость, могли меня успокоить.
На досуге я дал волю своему воображению, или,
лучше сказать, соображению, потому
что я именно соображал настоящее наше положение с тем, которое ожидало нас впереди.
«Послушайте, — сказал отец, — если мать увидит,
что вы плачете, то ей сделается хуже и она от того может умереть; а если вы не будете плакать, то ей будет
лучше».
На мои вопросы отец не имел духу отвечать,
что маменька здорова; он только сказал мне,
что ей
лучше и
что, бог милостив, она выздоровеет…
В это время года крупная рыба, как-то: язи, головли и лини уже не брали, или,
лучше сказать (
что, конечно, я узнал гораздо позднее), их не умели удить.
Я не замедлил воспользоваться данным мне позволением и отправился с Евсеичем в залу, которая показалась мне еще
лучше,
чем вчера, потому
что я мог свободнее и подробнее рассмотреть живопись на стенах.
К этому мать прибавила от себя,
что, конечно, никто
лучше самой Прасковьи Ивановны не узнал на опыте, каково выйти замуж за человека, который женится на богатстве.
Надобно сказать правду,
что доброты, в общественном смысле этого слова, особенно чувствительности, мягкости — в ней было мало, или,
лучше сказать, эти свойства были в ней мало развиты, а вдобавок к тому она не любила щеголять ими и скрывала их.
Мое яичко было
лучше всех, и на нем было написано: «Христос воскрес, милый друг Сереженька!» Матери было очень грустно,
что она не услышит заутрени Светлого Христова воскресенья, и она удивлялась,
что бабушка так равнодушно переносила это лишенье; но бабушке, которая бывала очень богомольна, как-то ни до
чего уже не было дела.
Назад проехали они
лучше, потому
что воды в ночь много убыло; они привезли с собой петые пасхи, куличи, крутые яйца и четверговую соль.
Я уверял,
что в Багрове все
лучше.
Мне тоже захотелось выудить что-нибудь покрупнее, и хотя Евсеич уверял,
что мне
хорошей рыбы не вытащить, но я упросил его дать мне удочку побольше и также насадить большой кусок.
Заимка пруда, или,
лучше сказать, последствие заимки, потому
что на пруд меня мать не пустила, — также представило мне много нового, никогда мною не виданного.
Мать по-прежнему не входила в домашнее хозяйство, а всем распоряжалась бабушка, или,
лучше сказать, тетушка; мать заказывала только кушанья для себя и для нас, но в то же время было слышно и заметно,
что она настоящая госпожа в доме и
что все делается или сделается, если она захочет, по ее воле.
Кроме отворенных пустых сундуков и привешенных к потолку мешков, на полках, которые тянулись по стенам в два ряда, стояло великое множество всякой всячины, фаянсовой и стеклянной посуды, чайников, молочников, чайных чашек, лаковых подносов, ларчиков, ящичков, даже бутылок с новыми пробками; в одном углу лежал громадный пуховик, или,
лучше сказать, мешок с пухом; в другом — стояла большая новая кадушка, покрытая белым холстом; из любопытства я поднял холст и с удивлением увидел,
что кадушка почти полна колотым сахаром.
Мать старалась меня уверить,
что Чурасово гораздо
лучше Багрова,
что там сухой и здоровый воздух,
что хотя нет гнилого пруда, но зато множество чудесных родников, которые бьют из горы и бегут по камешкам;
что в Чурасове такой сад,
что его в три дня не исходишь,
что в нем несколько тысяч яблонь, покрытых спелыми румяными яблоками;
что какие там оранжереи, персики, груши, какое множество цветов, от которых прекрасно пахнет, и
что, наконец, там есть еще много книг, которых я не читал.
Все это мать говорила с жаром и с увлечением, и все это в то же время было совершенно справедливо, и я не мог сказать против ее похвал ни одного слова; мой ум был совершенно побежден, но сердце не соглашалось, и когда мать спросила меня: «Не правда ли,
что в Чурасове будет
лучше?» — я ту ж минуту отвечал,
что люблю больше Багрово и
что там веселее.
Перебирая в памяти всех мне известных молодых женщин, я опять решил,
что нет на свете никого
лучше моей матери!
Я вспомнил песни наших горничных девушек и решил,
что Матреша поет гораздо
лучше.
Симбирская гора, или,
лучше сказать, подъем на Симбирскую гору, высокую, крутую и косогористую, был тогда таким тяжелым делом,
что даже в сухое время считали его более затруднительным,
чем самую переправу через Волгу; во время же грязи для тяжелого экипажа это было препятствие, к преодолению которого требовались неимоверные усилия; это был подвиг, даже небезопасный.
Отец с матерью ни с кем в Симбирске не виделись; выкормили только лошадей да поели стерляжьей ухи, которая показалась мне
лучше,
чем в Никольском, потому
что той я почти не ел, да и вкуса ее не заметил: до того ли мне было!.. Часа в два мы выехали из Симбирска в Чурасово, и на другой день около полден туда приехали.
Тут уже пришли ко мне и тетушки Аксинья и Татьяна Степановны, очень обрадованные,
что мне
лучше, а потом пришел Евсеич, который даже плакал от радости.
Видя,
что мне гораздо
лучше,
что я выздоравливаю, она упросила Аксинью Степановну уехать немедленно домой.
Если я только замолчу, то он ничего не сделает, пожалуй, до тех самых пор, покуда вы не выйдете замуж; а как неустройство вашего состояния может помешать вашему замужству и лишить вас
хорошего жениха, то я даю вам слово,
что в продолжение нынешнего же года все будет сделано.
Что касается до вредного влияния чурасовской лакейской и девичьей, то мать могла быть на этот счет совершенно спокойна: все как будто сговорились избегать нас и ничего при нас не говорить. Даже Иванушка-буфетчик перестал при нас подходить к Евсеичу и болтать с ним, как бывало прежде, и Евсеич, добродушно смеясь, однажды сказал мне: «Вот так-то
лучше! Стали нас побаиваться!»
Тебе хотелось помолиться казанским чудотворцам, ты не любишь дня своего рождения (я и сама не люблю моего) —
чего же
лучше? поезжай в Казань с Алексеем Степанычем.
Много у него было всякого богатства, дорогих товаров заморскиих, жемчугу, драгоценных камениев, золотой и серебряной казны; и было у того купца три дочери, все три красавицы писаные, а меньшая
лучше всех; и любил он дочерей своих больше всего своего богачества, жемчугов, драгоценных камениев, золотой и серебряной казны — по той причине,
что он был вдовец и любить ему было некого; любил он старших дочерей, а меньшую дочь любил больше, потому
что она была собой
лучше всех и к нему ласковее.
Бродит он по тому лесу дремучему, непроездному, непроходному, и
что дальше идет, то дорога
лучше становится, словно деревья перед ним расступаются, а часты кусты раздвигаются.