Неточные совпадения
Заметив, что
дорога мне как будто полезна, мать ездила со мной беспрестанно:
то в подгородные деревушки своих братьев,
то к знакомым помещикам; один раз, не знаю куда, сделали мы большое путешествие; отец был с нами.
Я приписываю мое спасение, кроме первой вышеприведенной причины, без которой ничто совершиться не могло, — неусыпному уходу, неослабному попечению, безграничному вниманию матери и
дороге,
то есть движению и воздуху.
Я собрался прежде всех: уложил свои книжки,
то есть «Детское чтение» и «Зеркало добродетели», в которое, однако, я уже давно не заглядывал; не забыл также и чурочки, чтоб играть ими с сестрицей; две книжки «Детского чтения», которые я перечитывал уже в третий раз, оставил на
дорогу и с радостным лицом прибежал сказать матери, что я готов ехать и что мне жаль только оставить Сурку.
Я попросил позволения развести маленький огонек возле
того места, где мы сидели, и когда получил позволение,
то, не помня себя от радости, принялся хлопотать об этом с помощью Ефрема, который в
дороге вдруг сделался моим как будто дядькой.
Мать
дорогой принялась мне растолковывать, почему не хорошо так безумно предаваться какой-нибудь забаве, как это вредно для здоровья, даже опасно; она говорила, что, забывая все другие занятия для какой-нибудь охоты, и умненький мальчик может поглупеть, и что вот теперь, вместо
того чтоб весело смотреть в окошко, или читать книжку, или разговаривать с отцом и матерью, я сижу молча, как будто опущенный в воду.
Между
тем к вечеру пошел дождь,
дорога сделалась грязна и тяжела; высунувшись из окошка, я видел, как налипала земля к колесам и потом отваливалась от них толстыми пластами; мне это было любопытно и весело, а лошадкам нашим накладно, и они начинали приставать.
Я сообщил моей сестрице, что мне невесело в Багрове, что я боюсь дедушки, что мне хочется опять в карету, опять в
дорогу, и много
тому подобного; но сестрица, плохо понимая меня, уже дремала и говорила такой вздор, что я смеялся.
Ведь это не смертное», — и начал меня расспрашивать очень много и очень долго об Уфе и о
том, что я там делал, о
дороге и прочее.
Он точно так же ездил в лес за дровами, в
тот же общий колок, так же потерял лошадь, которая пришла домой, и так же, вероятно, бродил, отыскивая
дорогу.
Разумеется, он измок, иззяб и до
того, как видно, выбился из сил, что наконец найдя
дорогу, у самой околицы, упал в маленький овражек и не имел сил вылезть из него.
Наконец мы совсем уложились и собрались в
дорогу. Дедушка ласково простился с нами, перекрестил нас и даже сказал: «Жаль, что уж время позднее, а
то бы еще с недельку надо вам погостить. Невестыньке с детьми было беспокойно жить; ну, да я пристрою ей особую горницу». Все прочие прощались не один раз; долго целовались, обнимались и плакали. Я совершенно поверил, что нас очень полюбили, и мне всех было жаль, особенно дедушку.
Хотя печальное и тягостное впечатление житья в Багрове было ослаблено последнею неделею нашего там пребывания, хотя длинная
дорога также приготовила меня к
той жизни, которая ждала нас в Уфе, но, несмотря на
то, я почувствовал необъяснимую радость и потом спокойную уверенность, когда увидел себя перенесенным совсем к другим людям, увидел другие лица, услышал другие речи и голоса, когда увидел любовь к себе от дядей и от близких друзей моего отца и матери, увидел ласку и привет от всех наших знакомых.
Трудно было примириться детскому уму и чувству с мыслию, что виденное мною зрелище не было исключительным злодейством, разбоем на большой
дороге, за которое следовало бы казнить Матвея Васильича как преступника, что такие поступки не только дозволяются, но требуются от него как исполнение его должности; что самые родители высеченных мальчиков благодарят учителя за строгость, а мальчики будут благодарить со временем; что Матвей Васильич мог браниться зверским голосом, сечь своих учеников и оставаться в
то же время честным, добрым и тихим человеком.
Отец мой утверждал, что трудно проехать по
тем местам, которые были залиты весеннею водою, что грязно, топко и что в долочках или размыло
дорогу, или нанесло на нее илу; но мне все такие препятствия казались совершенно не стоящими внимания.
В
тот же вечер начались у нас сборы, укладыванье и приготовленье кушанья на
дорогу.
Дорога наша была совсем не
та, по которой мы ездили в первый раз в Багрово, о чем я узнал после.
Той летней степной
дороги не было теперь и следочка.
Поутру, когда я выполз из тюрьмы на свет божий, я несколько ободрился и успокоился; к
тому же и мать почувствовала себя покрепче, попривыкла к
дороге, и мороз стал полегче.
Мы ехали по
той же
дороге, останавливались на
тех же местах, так же удили на Деме, так же пробыли в Парашине полторы суток и так же все осматривали.
Я не стану описывать нашей
дороги: она была точно так же скучна и противна своими кормежками и ночевками, как и прежние; скажу только, что мы останавливались на целый день в большой деревне Вишенки, принадлежащей
той же Прасковье Ивановне Куролесовой.
Мы возвращались опять
тою же
дорогой, через Старое Багрово и Вишенки.
В несколько дней сборы были кончены, и 2 августа, после утреннего чаю, распростившись с бабушкой и тетушкой и оставив на их попечение маленького братца, которого Прасковья Ивановна не велела привозить, мы отправились в
дорогу в
той же, знакомой читателям, аглицкой мурзахановской карете и, разумеется, на своих лошадях.
В
тот же день отданы были приказания всем, кому следует, чтоб все было готово и чтоб сами готовились в
дорогу.
Несмотря на
то, что не было ни тележного, ни санного пути, потому что снегу мало лежало на
дороге, превратившейся в мерзлые кочки грязи, родные накануне съехались в Багрово.
Первый зимний путь, если снег выпал ровно, при тихой погоде, если он достаточно покрывает все неровности
дороги и в
то же время так умеренно глубок, что не мешает ездить тройками в ряд, — бывает у нас на Руси великолепно хорош.
Много у него было всякого богатства,
дорогих товаров заморскиих, жемчугу, драгоценных камениев, золотой и серебряной казны; и было у
того купца три дочери, все три красавицы писаные, а меньшая лучше всех; и любил он дочерей своих больше всего своего богачества, жемчугов, драгоценных камениев, золотой и серебряной казны — по
той причине, что он был вдовец и любить ему было некого; любил он старших дочерей, а меньшую дочь любил больше, потому что она была собой лучше всех и к нему ласковее.
Будешь жить ты у него во дворце, в богатстве и приволье великиим; да где
тот дворец — никто не знает, не ведает, и нет к нему
дороги ни конному, ни пешему, ни зверю прыскучему, ни птице перелетной.
Всякий день ей готовы наряды новые богатые и убранства такие, что цены им нет, ни в сказке сказать, ни пером написать; всякой день угощенья и веселья новые, отменные; катанье, гулянье с музыкою на колесницах без коней и упряжи, по темным лесам; а
те леса перед ней расступалися и
дорогу давали ей широкую, широкую и гладкую, и стала она рукодельями заниматися, рукодельями девичьими, вышивать ширинки серебром и золотом и низать бахромы частым жемчугом, стала посылать подарки батюшке родимому, а и самую богатую ширинку подарила своему хозяину ласковому, а и
тому лесному зверю, чуду морскому; а и стала она день ото дня чаще ходить в залу беломраморную, говорить речи ласковые своему хозяину милостивому и читать на стене его ответы и приветы словесами огненными.
В
та поры, не мешкая ни минуточки, пошла она во зеленый сад дожидатися часу урочного, и когда пришли сумерки серые, опустилося за лес солнышко красное, проговорила она: «Покажись мне, мой верный друг!» И показался ей издали зверь лесной, чудо морское: он прошел только поперек
дороги и пропал в частых кустах, и не взвидела света молода дочь купецкая, красавица писаная, всплеснула руками белыми, закричала источным голосом и упала на
дорогу без памяти.
«Пусть-де околеет, туда и
дорога ему…» И прогневалась на сестер старшиих
дорогая гостья, меньшая сестра, и сказала им таковы слова: «Если я моему господину доброму и ласковому за все его милости и любовь горячую, несказанную заплачу его смертью лютою,
то не буду я стоить
того, чтобы мне на белом свете жить, и стоит меня тогда отдать диким зверям на растерзание».