Неточные совпадения
Заметив, что дорога мне как будто полезна,
мать ездила со мной беспрестанно: то в подгородные деревушки своих братьев, то к знакомым помещикам; один раз, не знаю куда, сделали мы большое путешествие; отец был с нами.
Сначала
мать приказала было перевести ее в другую комнату; но я,
заметив это, пришел в такое волнение и тоску, как мне после говорили, что поспешили возвратить мне мою сестрицу.
К моему отцу и
матери он благоволил и даже давал взаймы денег, которых просить у него никто не
смел.
С некоторого времени стал я
замечать, что
мать моя нездорова.
После ржаных хлебов пошли яровые, начинающие уже поспевать. Отец мой, глядя на них, часто говорил с сожалением: «Не успеют нынче убраться с хлебом до ненастья; рожь поспела поздно, а вот уже и яровые поспевают. А какие хлеба, в жизнь мою не видывал таких!» Я
заметил, что
мать моя совершенно равнодушно слушала слова отца. Не понимая, как и почему, но и мне было жалко, что не успеют убраться с хлебом.
Сердце радуется!» Я радовался вместе с ним и опять
заметил, что
мать не принимала участия в его словах.
Я не
смел опустить стекла, которое поднял отец, шепотом сказав мне, что сырость вредна для
матери; но и сквозь стекло я видел, что все деревья и оба моста были совершенно мокры, как будто от сильного дождя.
Когда
мать выглянула из окошка и увидала Багрово, я
заметил, что глаза ее наполнились слезами и на лице выразилась грусть; хотя и прежде, вслушиваясь в разговоры отца с
матерью, я догадывался, что
мать не любит Багрова и что ей неприятно туда ехать, но я оставлял эти слова без понимания и даже без внимания и только в эту минуту понял, что есть какие-нибудь важные причины, которые огорчают мою
мать.
Я сейчас
заметил, что они вообще как-то совсем не то, что моя
мать или наши уфимские гостьи.
С этих пор я
заметил, что
мать сделалась осторожна и не говорила при мне ничего такого, что могло бы меня встревожить или испугать, а если и говорила, то так тихо, что я ничего не мог расслышать.
Слышал я также, как моя
мать просила и
молила со слезами бабушку и тетушку не оставить нас, присмотреть за нами, не кормить постным кушаньем и, в случае нездоровья, не лечить обыкновенными их лекарствами: гарлемскими каплями и эссенцией долгой жизни, которыми они лечили всех, и стариков и младенцев, от всех болезней.
Милая моя сестрица была так
смела, что я с удивлением смотрел на нее: когда я входил в комнату, она побежала мне навстречу с радостными криками: «Маменька приехала, тятенька приехал!» — а потом с такими же восклицаниями перебегала от
матери к дедушке, к отцу, к бабушке и к другим; даже вскарабкалась на колени к дедушке.
Хотя
мать мне ничего не говорила, но я узнал из ее разговоров с отцом, иногда не совсем приятных, что она имела недружелюбные объяснения с бабушкой и тетушкой, или, просто сказать, ссорилась с ними, и что бабушка отвечала: «Нет, невестушка, не взыщи; мы к твоим детям и приступиться не
смели.
Здоровье моей
матери видимо укреплялось, и я
заметил, что к нам стало ездить гораздо больше гостей, чем прежде; впрочем, это могло мне показаться: прошлого года я был еще мал, не совсем поправился в здоровье и менее обращал внимания на все происходившее у нас в доме.
Дети Княжевичей были молодцы, потому что отец и
мать воспитывали их без всякой неги; они не знали простуды и ели все, что им вздумается, а я, напротив, кроме ежедневных диетных кушаний, не
смел ничего съесть без позволения
матери; в сырую же погоду меня не выпускали из комнаты.
Волков стоял за дверью, тоже почти плакал и не
смел войти, чтоб не раздражить больного; отец очень грустно смотрел на меня, а
мать — довольно было взглянуть на ее лицо, чтоб понять, какую ночь она провела!
У меня начали опять брать подлещики, как вдруг отец
заметил, что от воды стал подыматься туман, закричал нам, что мне пора идти к
матери, и приказал Евсеичу отвести меня домой.
Очень не хотелось мне идти, но я уже столько натешился рыбною ловлею, что не
смел попросить позволенья остаться и, помогая Евсеичу обеими руками нести ведро, полное воды и рыбы, хотя в помощи моей никакой надобности не было и я скорее мешал ему, — весело пошел к ожидавшей меня
матери.
Хотя я не один уже раз
замечал, что
мать неохотно слушает мои горячие описания рыбной ловли, — в эту минуту я все забыл.
Угомонившись от рассказов, я
заметил, что перед
матерью был разведен небольшой огонь и курились две-три головешки, дым от которых прямо шел на нее.
На другой день поутру, хорошенько выспавшись под одним пологом с милой моей сестрицей, мы встали бодры и веселы.
Мать с удовольствием
заметила, что следы вчерашних уязвлений, нанесенных мне злыми комарами, почти прошли; с вечера натерли мне лицо, шею и руки каким-то составом; опухоль опала, краснота и жар уменьшились. Сестрицу же комары мало искусали, потому что она рано улеглась под наш полог.
Мы кончили обед очень скоро, и я
заметил, что отец с
матерью ничего не ели.
Мать скоро
заметила, что я нездоров, что у меня запухает глаз, и мы должны были рассказать ей все происшествие.
Мать старалась ободрить меня, говоря: «Можно ли бояться дедушки, который едва дышит и уже умирает?» Я подумал, что того-то я и боюсь, но не
смел этого сказать.
Мать,
заметив, что такие разговоры меня смущают, сейчас увела нас с сестрой в нашу угловую комнату, даже пригласила к нам двоюродных сестриц.
Я
замечал иногда, что Параша что-то шептала моей
матери; иногда она слушала ее, а всего чаще заставляла молчать и прогоняла, и вот что эта Параша, одевая меня, один раз мне сказала: «Да, вы тут сидите, а вас грабят».
С самого возвращения в Уфу я начал вслушиваться и
замечать, что у
матери с отцом происходили споры, даже неприятные.
Я
заметил, что
мать не только встревожена, но и нездорова; она положила нас к себе на постель, ласкала, целовала, и мне показалось, что она даже плакала.
Мать, в самом мрачном расположении духа, сидела в углу кареты; в другом углу сидел отец; он также казался огорченным, но я
заметил, что в то же время он не мог без удовольствия смотреть на открывшиеся перед нашими глазами камышистые пруды, зеленые рощи, деревню и дом.
Я
заметил, что
мать находилась в постоянном раздражении и говорила резко, несмотря на то, что бабушка и тетушка говорили с ней почтительно и даже робко.
Я и прежде сам
замечал большую перемену в бабушке; но особенное вниманье мое на эту перемену обратил разговор отца с
матерью, в который я вслушался, читая свою книжку.
Один раз,
заметив, что меня нет,
мать отыскала меня, читающего с таким увлечением, что я не слыхал, как она приходила в комнату и как ушла потом.
Мать захотела жить в кабинете, и сейчас из спальной перенесли большую двойную кровать, также красного дерева с бронзою и также великолепную; вместо кроватки для меня назначили диван, сестрицу же с Парашей и братца с кормилицей
поместили в спальной, откуда была дверь прямо в девичью, что
мать нашла очень удобным.
Обогащенный новыми книгами и новыми впечатлениями, которые сделались явственнее в тишине уединения и ненарушимой свободы, только после чурасовской жизни вполне оцененной мною, я беспрестанно разговаривал и о том и о другом с своей
матерью и с удовольствием
замечал, что я стал старше и умнее, потому что
мать и другие говорили, рассуждали со мной уже о том, о чем прежде и говорить не хотели.
Мать равнодушно смотрела на зеленые липы и березы, на текущую вокруг нас воду; стук толчеи, шум мельницы, долетавший иногда явственно до нас, когда поднимался ветерок, по временам затихавший, казался ей однообразным и скучным; сырой запах от пруда, которого никто из нас не
замечал, находила она противным, и, посидев с час, она ушла домой, в свою душную спальню, раскаленную солнечными лучами.
Заметив гнездо какой-нибудь птички, всего чаще зорьки или горихвостки, мы всякий день ходили смотреть, как
мать сидит на яйцах; иногда, по неосторожности, мы спугивали ее с гнезда и тогда, бережно раздвинув колючие ветви барбариса или крыжовника, разглядывали, как лежат в гнезде маленькие, миленькие, пестренькие яички.
Я очень хорошо
заметил, что
мать и без того была недовольна моими рассказами.
Отец также был печален; ему так же, как и мне, жалко было покинуть Багрово, и еще более грустно ему было расстаться с
матерью, моей бабушкой, которая очень хизнула в последнее время, как все
замечали, и которую он очень горячо любил.
Когда моя
мать была здорова и весела, то все около нее делались веселы; это я
замечал уже и прежде.
У меня вертелось на уме и на языке новое возражение в виде вопроса, но я
заметил, что
мать сердится, и замолчал; мы же в это самое время приехали на ночевку в деревню Красный Яр, в двенадцати верстах от Симбирска и в десяти от переправы через Волгу.
Отец с
матерью ни с кем в Симбирске не виделись; выкормили только лошадей да поели стерляжьей ухи, которая показалась мне лучше, чем в Никольском, потому что той я почти не ел, да и вкуса ее не
заметил: до того ли мне было!.. Часа в два мы выехали из Симбирска в Чурасово, и на другой день около полден туда приехали.
На нем выражалась глубокая, неутешная скорбь, и я тут же подумал, что он более любил свою
мать, чем отца; хотя он очень плакал при смерти дедушки, но такой печали у него на лице я не
замечал.
Разумеется, половина времени проходила в чтении вслух; иногда
мать читала мне сама, и читала так хорошо, что я слушал за новое — известное мне давно, слушал с особенным наслаждением и находил такие достоинства в прочитанных
матерью страницах, каких прежде не
замечал.
Покойница матушка верила им во всем, на все смотрела их глазами и по слабости своей даже не
смела им противиться; вы — также; но вам простительно: если родная
мать была на стороне старших сестер, то где же вам, меньшой дочери, пойти против них? вы с малых лет привыкли верить и повиноваться им.
Я сообщил мое замечание
матери, но она отвечала мне, что это совершенный вздор и что мне даже не следует этого
замечать.