Неточные совпадения
После
моего выздоровления я начинаю помнить себя уже дитятей, не крепким и резвым, каким я сделался впоследствии, но тихим, кротким, необыкновенно жалостливым, большим трусом и в то же время беспрестанно, хотя медленно, уже читающим
детскую книжку с картинками под названием «Зеркало добродетели».
Две
детские комнаты, в которых я жил вместе с сестрой, выкрашенные по штукатурке голубым цветом, находившиеся возле спальной, выходили окошками в сад, и посаженная под ними малина росла так высоко, что на целую четверть заглядывала к нам в окна, что очень веселило меня и неразлучного
моего товарища — маленькую сестрицу.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно
моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на
мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на
детскую душу и жило без
моего ведома в
моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал
моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Няньку
мою она прогнала и несколько дней не позволяла ей входить в нашу
детскую.
Боясь, чтоб кто-нибудь не отнял
моего сокровища, я пробежал прямо через сени в
детскую, лег в свою кроватку, закрылся пологом, развернул первую часть — и позабыл все меня окружающее.
В
детском уме
моем произошел совершенный переворот, и для меня открылся новый мир…
Сердце у меня опять замерло, и я готов был заплакать; но мать приласкала меня, успокоила, ободрила и приказала мне идти в
детскую — читать свою книжку и занимать сестрицу, прибавя, что ей теперь некогда с нами быть и что она поручает мне смотреть за сестрою; я повиновался и медленно пошел назад: какая-то грусть вдруг отравила
мою веселость, и даже мысль, что мне поручают
мою сестрицу, что в другое время было бы мне очень приятно и лестно, теперь не утешила меня.
Я достал, однако, одну часть «
Детского чтения» и стал читать, но был так развлечен, что в первый раз чтение не овладело
моим вниманием и, читая громко вслух: «Канарейки, хорошие канарейки, так кричал мужик под Машиным окошком» и проч., я думал о другом и всего более о текущей там, вдалеке, Деме.
Вот вопросы, которые кипели в
детской голове
моей, и я разрешил себе их тем, что Михайлушка и бабушка недобрые люди и что
мой отец их боится.
Я умру с тоски; никакой доктор мне не поможет», — а также слова отца: «Матушка, побереги ты себя, ведь ты захвораешь, ты непременно завтра сляжешь в постель…» — слова, схваченные
моим детским напряженным слухом на лету, между многими другими, встревожили, испугали меня.
Дедушка приказал нас с сестрицей посадить за стол прямо против себя, а как высоких
детских кресел с нами не было, то подложили под нас кучу подушек, и я смеялся, как высоко сидела
моя сестрица, хотя сам сидел не много пониже.
Няня погрозила мне, что пожалуется дедушке, и я укротил пламенные порывы
моей детской фантазии.
Пошла уже пятая неделя, как мы жили одни, и наконец такая жизнь начала сильно действовать на
мой детский ум и сердце.
Часто, разогнув «
Детское чтение», я задумывался, и
мое ребячье воображение рисовало мне печальные, а потом и страшные картины.
По книжной части библиотека
моя, состоявшая из двенадцати частей «
Детского чтения» и «Зеркала добродетели», была умножена двумя новыми книжками: «
Детской библиотекой» Шишкова и «Историей о Младшем Кире и возвратном походе десяти тысяч Греков, сочинения Ксенофонта».
Я имею теперь под руками три издания «
Детской библиотеки»: 1806 (четвертое издание), 1820 и 1846 годов (вероятно, их было более десяти); но, к удивлению
моему, не нахожу в двух последних небольшой драматической пиески, в которой бедный крестьянский мальчик поет следующую песню, сложенную для его отца каким-то грамотеем.
Слова «герой», конечно, я тогда не знал, но заманчивый его смысл ясно выражался в
моих детских фантазиях.
Я проснулся уже тогда, когда Авенариус щупал
мою голову и пульс; он приказал отнести меня в
детскую и положить в постель; у меня сделался сильный жар и даже бред.
Итак, все
мое детское общество, кроме приезжавших иногда маленьких гостей Княжевичей и Мансуровых, с которыми мы очень много играли и резвились, ограничивалось обществом
моей милой сестрицы, которая, становясь умнее с каждым днем, могла уже более разделять все
мои наклонности, впечатления и забавы.
Торопливо заглянул Евсеич в
мою детскую и тревожно-радостным голосом сказал: «Белая тронулась!» Мать позволила, и в одну минуту, тепло одетый, я уже стоял на крыльце и жадно следил глазами, как шла между неподвижных берегов огромная полоса синего, темного, а иногда и желтого льда.
У нас поднялась страшная возня от частого вытаскиванья рыбы и закидыванья удочек, от
моих восклицаний и Евсеичевых наставлений и удерживанья
моих детских порывов, а потому отец, сказав: «Нет, здесь с вами ничего не выудишь хорошего», — сел в лодку, взял свою большую удочку, отъехал от нас несколько десятков сажен подальше, опустил на дно веревку с камнем, привязанную к лодке, и стал удить.
Книги для развлеченья получала она из библиотеки С. И. Аничкова; для усыпленья же употреблялись
мои детские книжки, а также Херасков и Сумароков.
Мне особенно было неприятно, когда мать, рассуждая со мной, как с большим, вдруг переменяла склад своей речи и начинала говорить, применяясь к
моему детскому возрасту.
Даже мне приказано было уйти в
детскую к
моей сестрице.
Отец уважал труды крестьян, с любовью говорил о них, и мне было очень приятно его слушать, а также высказывать
мои собственные чувства и
детские мысли.
Все это понималось и подтверждалось
моим собственным чувством,
моим детским разуменьем.
Они возбуждали
мое детское любопытство, приводили в изумление неожиданностью диковинных приключений, воспламеняли
мои собственные фантазии.
Несмотря на
мой детский возраст, я сделался ее другом, поверенным и узнал много такого, чего не мог понять, что понимал превратно и чего мне знать не следовало…
Остроумные шутки его западали в
мой детский ум и, вероятно, приготовили меня к более верному пониманью тогдашних писателей.
Но повторяю, что все это как-то мало меня занимало, и я обратился к
детскому обществу милой
моей сестрицы, от которого сначала удалялся.
Сестра становилась уже
моим настоящим другом, с которым мог я делиться всеми
моими детскими чувствами и мыслями.
Неточные совпадения
— Вот я и прочла твое письмо, — сказала Кити, подавая ему безграмотное письмо. — Это от той женщины, кажется, твоего брата… — сказала она. — Я не прочла. А это от
моих и от Долли. Представь! Долли возила к Сарматским на
детский бал Гришу и Таню; Таня была маркизой.
«Я, воспитанный в понятии Бога, христианином, наполнив всю свою жизнь теми духовными благами, которые дало мне христианство, преисполненный весь и живущий этими благами, я, как дети, не понимая их, разрушаю, то есть хочу разрушить то, чем я живу. А как только наступает важная минута жизни, как дети, когда им холодно и голодно, я иду к Нему, и еще менее, чем дети, которых мать бранит за их
детские шалости, я чувствую, что
мои детские попытки с жиру беситься не зачитываются мне».
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем
моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство
детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Прежде, давно, в лета
моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего
моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишка, село ли, слободка, — любопытного много открывал в нем
детский любопытный взгляд.
Уже начинал было он полнеть и приходить в те круглые и приличные формы, в каких читатель застал его при заключении с ним знакомства, и уже не раз, поглядывая в зеркало, подумывал он о многом приятном: о бабенке, о
детской, и улыбка следовала за такими мыслями; но теперь, когда он взглянул на себя как-то ненароком в зеркало, не мог не вскрикнуть: «Мать ты
моя пресвятая! какой же я стал гадкий!» И после долго не хотел смотреться.