Неточные совпадения
Степь не была уже так хороша и свежа, как бывает весною и в самом начале лета, какою описывал ее мне
отец и какою я после сам узнал ее: по долочкам трава была скошена и сметана в стога, а по другим местам она выгорела от летнего солнца, засохла и пожелтела, и уже сизый ковыль, еще не совсем распустившийся, еще не побелевший, расстилался, как волны, по необозримой равнине; степь была тиха, и ни один птичий
голос не оживлял этой тишины;
отец толковал мне, что теперь вся степная птица уже не кричит, а прячется с молодыми детьми по низким ложбинкам, где трава выше и гуще.
Отец мой с сердцем отвечал, и таким
голосом, какого я у него никогда не слыхивал: «Так ты за вину внука наказываешь больного дедушку?
Мы остановились, сошли с роспусков, подошли близко к жнецам и жницам, и
отец мой сказал каким-то добрым
голосом: «Бог на помощь!» Вдруг все оставили работу, обернулись к нам лицом, низко поклонились, а некоторые крестьяне, постарше, поздоровались с
отцом и со мной.
Я вспомнил, что, воротившись из саду, не был у матери, и стал проситься сходить к ней; но
отец, сидевший подле меня, шепнул мне, чтоб я перестал проситься и что я схожу после обеда; он сказал эти слова таким строгим
голосом, какого я никогда не слыхивал, — и я замолчал.
Несколько раз мать перерывала мой рассказ; глаза ее блестели, бледное ее лицо вспыхивало румянцем, и прерывающимся от волнения
голосом начинала она говорить моему
отцу не совсем понятные мне слова; но
отец всякий раз останавливал ее знаком и успокаивал словами: «Побереги себя, ради бога, пожалей Сережу.
Хотя печальное и тягостное впечатление житья в Багрове было ослаблено последнею неделею нашего там пребывания, хотя длинная дорога также приготовила меня к той жизни, которая ждала нас в Уфе, но, несмотря на то, я почувствовал необъяснимую радость и потом спокойную уверенность, когда увидел себя перенесенным совсем к другим людям, увидел другие лица, услышал другие речи и
голоса, когда увидел любовь к себе от дядей и от близких друзей моего
отца и матери, увидел ласку и привет от всех наших знакомых.
Один из них, суровый с виду, грубым
голосом сказал моему
отцу: «Невесело работать, Алексей Степаныч.
Когда дошли до края, мы оба с
отцом сказали обычное «Бог на помощь!» и получили обыкновенный благодарственный ответ многих женских
голосов.
Дорогою мать очень много говорила с моим
отцом о Марье Михайловне Мертваго; хвалила ее и удивлялась, как эта тихая старушка, никогда не возвышавшая своего
голоса, умела внушать всем ее окружающим такое уважение и такое желание исполнять ее волю.
Едва мать и
отец успели снять с себя дорожные шубы, как в зале раздался свежий и громкий
голос: «Да где же они? давайте их сюда!» Двери из залы растворились, мы вошли, и я увидел высокого роста женщину, в волосах с проседью, которая с живостью протянула руки навстречу моей матери и весело сказала: «Насилу я дождалась тебя!» Мать после мне говорила, что Прасковья Ивановна так дружески, с таким чувством ее обняла, что она ту же минуту всею душою полюбила нашу общую благодетельницу и без памяти обрадовалась, что может согласить благодарность с сердечною любовью.
Я подумал, что мать ни за что меня не отпустит, и так, только для пробы, спросил весьма нетвердым
голосом: «Не позволите ли, маменька, и мне поехать за груздями?» К удивлению моему, мать сейчас согласилась и выразительным
голосом сказала мне: «Только с тем, чтоб ты в лесу ни на шаг не отставал от
отца, а то, пожалуй, как займутся груздями, то тебя потеряют».
Я рассказал ей подробно о нашем путешествии, о том, что я не отходил от
отца, о том, как понравились мне песни и
голос Матреши и как всем было весело; но я не сказал ни слова о том, что Матреша говорила мне на ухо.
Не дочитывая письма,
отец обратился к Прасковье Ивановне и твердым
голосом сказал: «Как вам угодно, тетушка, а мы сегодня же едем; если вы не пустите Софью Николавну, то я поеду один, на перекладных, в телеге».
Она была уже спокойна и твердым
голосом уговаривала моего
отца не сокрушаться заранее, а положиться во всем на милость божию.
Получив желаемое, я ушел к себе, и только сел за стол писать, как вдруг слышу
голос отца Аввакума, который, чистейшим русским языком, кричит: «Нет ли здесь воды, нет ли здесь воды?» Сначала я не обратил внимания на этот крик, но, вспомнив, что, кроме меня и натуралиста, в городе русских никого не было, я стал вслушиваться внимательнее.
Неточные совпадения
Голоса двух женщин. Милости твоей,
отец, прошу! Повели, государь, выслушать!
«
Отцы! — сказал Клим Яковлич, // С каким-то визгом в
голосе, // Как будто вся утроба в нем, // При мысли о помещиках, // Заликовала вдруг.
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от
отца, или тем, что оставлю с развратным
отцом, — да, с развратным
отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая
голос. — После того как мой муж,
отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
«Боже вечный, расстоящияся собравый в соединение, — читал он кротким певучим
голосом, — и союз любве положивый им неразрушимый; благословивый Исаака и Ревекку, наследники я твоего обетования показавый: Сам благослови и рабы Твоя сия, Константина, Екатерину, наставляя я на всякое дело благое. Яко милостивый и человеколюбец Бог еси, и Тебе славу воссылаем,
Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно и вовеки веков». — «А-аминь», опять разлился в воздухе невидимый хор.
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и
отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и
голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.