Я не только любил смотреть, как резвый ястреб догоняет свою добычу, я любил все
в охоте: как собака, почуяв след перепелки, начнет горячиться, мотать хвостом, фыркать, прижимая нос к самой земле; как, по мере того как она подбирается к птице, горячность ее час от часу увеличивается; как охотник, высоко подняв на правой руке ястреба, а левою рукою удерживая на сворке горячую собаку, подсвистывая, горячась сам, почти бежит за ней; как вдруг собака, иногда искривясь набок, загнув нос в сторону, как будто окаменеет на месте; как охотник кричит запальчиво «пиль, пиль» и, наконец, толкает собаку ногой; как, бог знает откуда, из-под самого носа с шумом и чоканьем вырывается перепелка — и уже догоняет ее с распущенными когтями жадный ястреб, и уже догнал, схватил, пронесся несколько сажен, и опускается с добычею в траву или жниву, — на это, пожалуй, всякий посмотрит с удовольствием.
Неточные совпадения
Мать дорогой принялась мне растолковывать, почему не хорошо так безумно предаваться какой-нибудь забаве, как это вредно для здоровья, даже опасно; она говорила, что, забывая все другие занятия для какой-нибудь
охоты, и умненький мальчик может поглупеть, и что вот теперь, вместо того чтоб весело смотреть
в окошко, или читать книжку, или разговаривать с отцом и матерью, я сижу молча, как будто опущенный
в воду.
Впоследствии я нашел, что Ик ничем не хуже Демы; но тогда я не
в состоянии был им восхищаться: мысль, что мать отпустила меня против своего желания, что она недовольна, беспокоится обо мне, что я отпущен на короткое время, что сейчас надо возвращаться, — совершенно закрыла мою душу от сладких впечатлений великолепной природы и уже зародившейся во мне
охоты, но место, куда мы приехали, было поистине очаровательно!
Осенняя ночь длинна, и потому неизвестно, когда он попал
в овражек; но на другой день, часов
в восемь утра, поехав на
охоту, молодой Багров нашел его уже мертвым и совершенно окоченевшим.
Видя такую мою
охоту, дядя вздумал учить меня рисовать; он весьма тщательно приготовил мне оригиналы, то есть мелкие и большие полукружочки и полные круги, без тушевки и оттушеванные, помещенные
в квадратиках, заранее расчерченных, потом глазки, брови и проч.
Оба мои дяди и приятель их, адъютант Волков, получили
охоту дразнить меня: сначала военной службой, говоря, что вышел указ, по которому велено брать
в солдаты старшего сына у всех дворян.
С этим господином
в самое это время случилось смешное и неприятное происшествие, как будто
в наказание за его
охоту дразнить людей, которому я, по глупости моей, очень радовался и говорил: «Вот бог его наказал за то, что он хочет увезти мою сестрицу».
Покуда я удил, вытаскивая рыбу, или наблюдая за движением наплавка, или беспрестанно ожидая, что вот сейчас начнется клев, — я чувствовал только волнение страха, надежды и какой-то охотничьей жадности; настоящее удовольствие, полную радость я почувствовал только теперь, с восторгом вспоминая все подробности и пересказывая их Евсеичу, который сам был участник моей ловли, следовательно, знал все так же хорошо, как и я, но который, будучи истинным охотником, также находил наслаждение
в повторении и воспоминании всех случайностей
охоты.
В половине июня начались уже сильные жары; они составляли новое препятствие к моей
охоте: мать боялась действия летних солнечных лучей, увидев же однажды, что шея у меня покраснела и покрылась маленькими пузыриками, как будто от шпанской мушки, что, конечно, произошло от солнца, она приказала, чтобы всегда
в десять часов утра я уже был дома.
Я очень огорчился и уже
в другой раз не просился на эту
охоту.
В Багрове каждый год производилась
охота с ястребами за перепелками, которых все любили кушать и свежих и соленых.
Охота мне очень понравилась, и, по уверению моего отца, что
в ней нет ничего опасного, и по его просьбам, мать стала отпускать меня с Евсеичем.
Я очень скоро пристрастился к травле ястребочком, как говорил Евсеич, и
в тот счастливый день,
в который получал с утра позволенье ехать на
охоту, с живейшим нетерпеньем ожидал назначенного времени, то есть часов двух пополудни, когда Филипп или Мазан, выспавшись после раннего обеда, явится с бодрым и голодным ястребом на руке, с собственной своей собакой на веревочке (потому что у обоих собаки гонялись за перепелками) и скажет: «Пора, сударь, на
охоту».
Это напомнило мне народное училище, и я потерял
охоту сидеть
в бабушкиной горнице, смотреть, как прядет она на самопрялке и как выбирают девчонки козий пух.
В прошлом лете я не брал
в руки удочки, и хотя настоящая весна так сильно подействовала на меня новыми и чудными своими явлениями — прилетом птицы и возрождением к жизни всей природы, — что я почти забывал об уженье, но тогда, уже успокоенный от волнений, пресыщенный, так сказать, тревожными впечатлениями, я вспомнил и обратился с новым жаром к страстно любимой мною
охоте, и чем ближе подходил я к пруду, тем нетерпеливее хотелось мне закинуть удочку.
Она отвечала, что никто не запрещает ему ни стрелять, ни удить, но
в то же время презрительно отозвалась об этих
охотах, особенно об уженье, называя его забавою людей праздных и пустых, не имеющих лучшего дела, забавою, приличною только детскому возрасту, и мне немножко стало стыдно, что я так люблю удить.
Обыкновенно это бывало после
охоты, когда он, переодевшись
в сухое платье и белье, садился на диван
в гостиной и закуривал свою большую пенковую трубку.
Мне очень было неприятно, что
в продолжение всего обеда мать насмехалась над
охотой брать грибы и особенно над моим отцом, который для этой поездки отложил до завтра какое-то нужное по хозяйству дело.
В настоящую же минуту я оставлял Багрово, которое уже успел страстно полюбить, оставлял все мои
охоты — и ехал
в неприятное мне Чурасово, где ожидали меня те же две комнаты
в богатом, но чужом доме, которые прежде мы занимали, и те же вечные гости.