Неточные совпадения
По
обоим берегам реки было врыто по толстому столбу, к ним крепко был привязан мокрый канат толщиною
в руку; по канату ходил плот, похожий устройством на деревянный пол
в комнате, утвержденный на двух выдолбленных огромных деревянных колодах, которые назывались там «комягами».
Тут начал он толковать с
обоими перевозчиками, которые жили постоянно на берегу
в плетеном шалаше; немилосердно коверкая русский язык, думая, что так будет понятнее, и примешивая татарские слова, спрашивал он: где бы отыскать нам червяков для уженья.
Мать взяла нас
обоих за руки и ввела
в горницу дедушки; он лежал совсем раздетый
в постели.
Мне представлялось, что маменька умирает, умерла, что умер также и мой отец и что мы остаемся жить
в Багрове, что нас будут наказывать, оденут
в крестьянское платье, сошлют
в кухню (я слыхал о наказаниях такого рода) и что, наконец, и мы с сестрицей
оба умрем.
Нянька проворно оправила наше платье и волосы, взяла
обоих нас за руки и повела
в лакейскую; двери были растворены настежь,
в сенях уже стояли бабушка, тетушка и двоюродные сестрицы.
Оба мои дяди и приятель их, адъютант Волков, получили охоту дразнить меня: сначала военной службой, говоря, что вышел указ, по которому велено брать
в солдаты старшего сына у всех дворян.
Скоро стал я замечать, что Матвей Васильич поступает несправедливо и что если мы с Андрюшей
оба писали неудачно, то мне он ставил «не худо», а ему «посредственно», а если мы писали
оба удовлетворительно, то у меня стояло «очень хорошо» или «похвально», а у Андрюши «хорошо»;
в тех же случаях, впрочем, довольно редких, когда товарищ мой писал лучше меня, — у нас стояли одинаковые одобрительные слова.
Но
в подписях Матвея Васильича вскоре произошла перемена: на тетрадках наших с Андрюшей появились одни и те же слова, у
обоих или «не худо», или «изрядно», или «хорошо», и я понял, что отец мой, верно, что-нибудь говорил нашему учителю; но обращался Матвей Васильич всегда лучше со мной, чем с Андрюшей.
Когда мы с сестрицей вошли туда, бабушка, все тетушки и двоюродные наши сестры, повязанные черными платками, а иные и
в черных платках на шее, сидели молча друг возле друга;
оба дяди также были там; общий вид этой картины произвел на меня тяжелое впечатление.
Два раза я жил
в нем, и
оба раза невесело.
Как только мать стала оправляться, отец подал просьбу
в отставку;
в самое это время приехали из полка мои дяди Зубины;
оба оставили службу и вышли
в чистую, то есть отставку; старший с чином майора, а младший — капитаном.
Все удивлялись этой разнице
в чинах;
оба брата были
в одно число записаны
в гвардию,
в одно число переведены
в армейский полк капитанами и
в одно же число уволены
в отставку.
Оба дяди очень были огорчены, что мы переезжаем на житье
в деревню.
Я очень скоро пристрастился к травле ястребочком, как говорил Евсеич, и
в тот счастливый день,
в который получал с утра позволенье ехать на охоту, с живейшим нетерпеньем ожидал назначенного времени, то есть часов двух пополудни, когда Филипп или Мазан, выспавшись после раннего обеда, явится с бодрым и голодным ястребом на руке, с собственной своей собакой на веревочке (потому что у
обоих собаки гонялись за перепелками) и скажет: «Пора, сударь, на охоту».
Потом она стала сама мне рассказывать про себя: как ее отец и мать жили
в бедности,
в нужде, и
оба померли; как ее взял было к себе
в Багрово покойный мой и ее родной дедушка Степан Михайлович, как приехала Прасковья Ивановна и увезла ее к себе
в Чурасово и как живет она у ней вместо приемыша уже шестнадцать лет.
Между прочим тут находились: Александр Михайлыч Карамзин с женой, Никита Никитич Философов с женой, г-н Петин с сестрою, какой-то помещик Бедрин, которого бранила и над которым
в глаза смеялась Прасковья Ивановна, М.
В. Ленивцев с женой и Павел Иваныч Миницкий, недавно женившийся на Варваре Сергеевне Плещеевой; это была прекрасная пара, как все тогда их называли, и Прасковья Ивановна их очень любила:
оба молоды, хороши собой и горячо привязаны друг к другу.
Перед самым обедом мать пришла за нами и водила нас
обоих с сестрицей
в гостиную.
Но на седьмом году правления Фердыщенку смутил бес. Этот добродушный и несколько ленивый правитель вдруг сделался деятелен и настойчив до крайности: скинул замасленный халат и стал ходить по городу в вицмундире. Начал требовать, чтоб обыватели по сторонам не зевали, а смотрели
в оба, и к довершению всего устроил такую кутерьму, которая могла бы очень дурно для него кончиться, если б, в минуту крайнего раздражения глуповцев, их не осенила мысль: «А ну как, братцы, нас за это не похвалят!»
Условий света свергнув бремя, // Как он, отстав от суеты, // С ним подружился я в то время. // Мне нравились его черты, // Мечтам невольная преданность, // Неподражательная странность // И резкий, охлажденный ум. // Я был озлоблен, он угрюм; // Страстей игру мы знали оба; // Томила жизнь обоих нас; //
В обоих сердца жар угас; // Обоих ожидала злоба // Слепой Фортуны и людей // На самом утре наших дней.