Неточные совпадения
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника
и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами
и астрами,
и ни одного большого дерева, никакой тени; но
и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей
сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу
и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом
и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «
Братец, я ничего не понимаю».
Милая моя
сестрица, держась за другую мою руку
и сама обливаясь тихими слезами, говорила: «Не плачь,
братец, не плачь».
Мне очень было приятно, что мои рассказы производили впечатление на мою
сестрицу и что мне иногда удавалось даже напугать ее; одну ночь она худо спала, просыпалась, плакала
и все видела во сне то разбойников, то Змея Горыныча
и прибавляла, что это
братец ее напугал.
Я живо помню, как он любовался на нашу дружбу с
сестрицей, которая, сидя у него на коленях
и слушая мою болтовню или чтение, вдруг без всякой причины спрыгивала на пол, подбегала ко мне, обнимала
и целовала
и потом возвращалась назад
и опять вползала к дедушке на колени; на вопрос же его: «Что ты, козулька, вскочила?» — она отвечала: «Захотелось
братца поцеловать».
Дня через два, когда я не лежал уже в постели, а сидел за столиком
и во что-то играл с милой
сестрицей, которая не знала, как высказать свою радость, что
братец выздоравливает, — вдруг я почувствовал сильное желание увидеть своих гонителей, выпросить у них прощенье
и так примириться с ними, чтоб никто на меня не сердился.
Я еще ни о чем не догадывался
и был довольно спокоен, как вдруг
сестрица сказала мне: «Пойдем,
братец, в залу, там дедушка лежит».
Тетушка Татьяна Степановна разливала налимью уху из огромной кастрюли
и, накладывая груды икры
и печенок, приговаривала: «Покушайте, матушка,
братец,
сестрица, икорки-то
и печеночек-то, ведь как батюшка-то любил их…» —
и я сам видел, как слезы у ней капали в тарелку.
Потом я стал просить поглядеть
братца,
и Параша сходила
и выпросила позволенья у бабушки-повитушки, Алены Максимовны, прийти нам с
сестрицей потихоньку, через девичью в детскую
братца, которая отделялась от спальни матери другою детскою комнатой, где обыкновенно жили мы с
сестрицей.
Сестрицу взяли на руки,
и она также посмотрела на спящего
братца —
и мы остались очень довольны.
Только помещались уже не так: с матерью вместе сидела кормилица с нашим маленьким
братцем, а мы с
сестрицей и Парашей ехали в какой-то коляске на пазах, которая вся дребезжала
и бренчала, что нас очень забавляло.
Сестрица и маленький
братец поселились в бывшей тетушкиной угольной, а теперь уже в нашей детской комнате.
Сестрица с маленьким
братцем остались у бабушки; отец только проводил нас
и на другой же день воротился в Багрово, к своим хозяйственным делам.
Мы поехали на своих лошадях: я с отцом
и матерью в повозке, а
сестрица с
братцем, Парашей
и кормилицей — в возке, то есть крытой рогожей повозке.
Я получил было неприятное впечатление от слов, что моя милая
сестрица замухрышка, а
братец чернушка, но, взглянув на залу, я был поражен ее великолепием: стены были расписаны яркими красками, на них изображались незнакомые мне леса, цветы
и плоды, неизвестные мне птицы, звери
и люди, на потолке висели две большие хрустальные люстры, которые показались мне составленными из алмазов
и бриллиантов, о которых начитался я в Шехеразаде; к стенам во многих местах были приделаны золотые крылатые змеи, державшие во рту подсвечники со свечами, обвешанные хрустальными подвесками; множество стульев стояло около стен, все обитые чем-то красным.
Мать захотела жить в кабинете,
и сейчас из спальной перенесли большую двойную кровать, также красного дерева с бронзою
и также великолепную; вместо кроватки для меня назначили диван,
сестрицу же с Парашей
и братца с кормилицей поместили в спальной, откуда была дверь прямо в девичью, что мать нашла очень удобным.
Прасковья Ивановна встретила нас так просто, ласково
и весело, что я простил ей прозвища «замухрышки»
и «чернушки», данные ею моей
сестрице и братцу,
и тут же окончательно полюбил ее.
(Примеч. автора.)] сидела добрая Александра Ивановна, разговаривая с моей милой
сестрицей и лаская моего
братца.
Наконец раздался крик: «Едут, едут!» Бабушку поспешно перевели под руки в гостиную, потому что она уже плохо ходила, отец, мать
и тетка также отправились туда, а мы с
сестрицей и даже с
братцем, разумеется, с дядькой, нянькой, кормилицей
и со всею девичьей, заняли окна в тетушкиной
и бабушкиной горницах, чтоб видеть, как подъедут гости
и как станут вылезать из повозок.
Мне самому было очень досадно; я поспешил одеться, заглянул к
сестрице и братцу, перецеловал их
и побежал в тетушкину комнату, из которой видно было солнце,
и, хотя оно уже стояло высоко, принялся смотреть на него сквозь мои кулаки.
Бабушка же
и тетушка ко мне не очень благоволили, а
сестрицу мою любили; они напевали ей в уши, что она нелюбимая дочь, что мать глядит мне в глаза
и делает все, что мне угодно, что «
братец — все, а она — ничего»; но все такие вредные внушения не производили никакого впечатления на любящее сердце моей сестры,
и никакое чувство зависти или негодования
и на одну минуту никогда не омрачали светлую доброту ее прекрасной души.
Я побежал к матери в спальню, где она сидела с
сестрицей и братцем, занимаясь кройкою какого-то белья для нас.
Наконец собрались в гостиную, куда привели
и милого моего
братца, который очень обрадовался нам с
сестрицей.
Пришел отец,
сестрица с
братцем, все улыбались, все обнимали
и целовали меня, а мать бросилась на колени перед кивотом с образами, молилась
и плакала.
Назначили день отъезда; подвезли к крыльцу возок, в котором должны были поместиться: я,
сестрица с Парашей
и братец с своей бывшей кормилицей Матреной, которая, перестав его кормить, поступила к нему в няньки.
Милая моя
сестрица, вся в слезах, с покрасневшими глазами, тоскующая по своем
братце и по своей няне, но безмолвно покоряющаяся своей судьбе, беспрестанно представлялась мне,
и я долго сам потихоньку плакал, не обращая внимания на то, что вокруг меня происходило,
и, против моего обыкновения, не мечтая о том, что ожидало меня впереди.