Неточные совпадения
Громкий хохот всех присутствующих остановил меня, но матери
моей не понравилась эта шутка: материнское сердце возмутилось испугом своего дитяти; она бросилась ко мне, обняла меня, ободрила
словами и ласками, и, поплакав, я скоро успокоился.
Мне стало скучно, и, слушая разговоры
моего отца и матери с хозяевами, я задремал, как вдруг долетели до детского
моего слуха следующие
слова, которые навели на меня ужас и далеко прогнали сон.
Я очень помню, что никак не мог растолковать
моей шестилетней ученице, как складывать целые
слова.
Будучи необыкновенно умна, владея редким даром
слова и страстным, увлекательным выражением мысли, она безгранично владела всем
моим существом и вдохнула в меня такую бодрость, такое рвение скорее исполнить ее пламенное желание, оправдать ее надежды, что я, наконец, с нетерпением ожидал отъезда в Казань.
Этот добрый старик был так обласкан
моею матерью, так оценил ее горячность к сыну и так полюбил ее, что в первое же свидание дал честное
слово: во-первых, через неделю перевести меня в свою благонравную комнату — ибо прямо поместить туда неизвестного мальчика показалось бы для всех явным пристрастием — и, во-вторых, смотреть за мной более, чем за своими повесами, то есть своими родными сыновьями.
Его
слова были вдохновением свыше, потому что доктор, будучи весьма почтенным человеком, не отличался нежностию и мягкостию характера; слезы
мои потекли еще сильнее, но мне стало легче.
Не было ничего предосудительного, но Василий Петрович почувствовал, что в глазах Николая Иваныча каждое
мое слово будет виновато, что он найдет тут ропот, обвинение начальства, клевету на учебное заведение и неблагодарность к правительству.
Доктор расспросил и осмотрел меня внимательно, нашел, что я несколько похудел, побледнел и что пульс у меня расстроен, но отпустил в класс, не предписал никакого лекарства, запретил изнурять меня ученьем, — не веря
моим словам, что оно слишком легко, — приказал наблюдать за мной и никуда одного не пускать.
Когда я очнулся, первые
мои слова были: «Где маменька?» Но возле меня стоял Бенис и бранил ни в чем не виноватого Евсеича: как бы осторожно ни сказали мне о приезде матери, я не мог бы принять без сильного волнения такого неожиданного и радостного известия, а всякое волнение произвело бы обморок.
— Не нахожу
слов и не беру на себя рассказать, что чувствовал я, когда вошла ко мне
моя мать.
— При этих
словах мать
моя вскрикнула и упала в обморок.
Он дал честное
слово исполнить все, о чем просила его
моя мать, — и сдержал свое
слово.
Евсеич поспешил мне на помощь и ухватился за
мое удилище; но я, помня его недавние
слова, беспрестанно повторял, чтоб он тащил потише; наконец, благодаря новой крепкой лесе и не очень гнуткому удилищу, которого я не выпускал из рук, выволокли мы на берег кое-как общими силами самого крупного язя, на которого Евсеич упал всем телом, восклицая: «Вот он, соколик! теперь не уйдет!» Я дрожал от радости, как в лихорадке, что, впрочем, и потом случалось со мной, когда я выуживал большую рыбу; долго я не мог успокоиться, беспрестанно бегал посмотреть на язя, который лежал в траве на берегу, в безопасном месте.
Такие
слова вкрадчиво западали в
мой детский ум, и следствием того было, что один раз тетка уговорила меня посмотреть игрище тихонько; и вот каким образом это сделалось: во все время святок мать чувствовала себя или не совсем здоровою, или не совсем в хорошем расположении духа; общего чтения не было, но отец читал
моей матери какую-нибудь скучную или известную ей книгу, только для того, чтоб усыпить ее, и она после чая, всегда подаваемого в шесть часов вечера, спала часа по два и более.
Он встретил меня
словами, «что прощает меня и что сокращением срока
моего наказания я обязан дамам», — и он указал на свою тещу, жену и своячениц.
Оказалось, что барышни, хотя до сих пор не говорили со мной ни одного
слова, давно полюбили меня за
мою скромную наружность и что наказание, которое они и старуха, их мать, находили незаслуженным и бесчеловечным, возбудило в них также ко мне участие, что они неотступно просили Ивана Ипатыча меня простить и что сестра Катерина даже плакала и становилась перед ним на колени.
Неизвестные
слова я записывал особо; потом словесный перевод, всегда повторенный два раза, писал на бумаге; при
моей свежей памяти, я, не уча, всегда знал наизусть на другой же день и французский оригинал, и русский перевод, и все отдельно записанные
слова.
Из его
слов можно было заключить, что
мой воспитатель не был прежде ревностным исполнителем религиозных обрядов; но на этот раз он строго отделал своего приятеля за неуместные шутки, так что Иван Ипатыч, имевший претензию слыть философом, очень осердился и долго не ходил к нам.
Я повиновался, и хотя не смотрел на кулика, но слышал его голос; кровь бросилась мне в лицо, и я не понимал ни одного
слова в
моей книге.
Сначала Григорий Иваныч не мог без смеха смотреть на
мою жалкую фигуру и лицо, но когда, развернув какую-то французскую книгу и начав ее переводить, я стал путаться в
словах, не понимая от рассеянности того, что я читал, ибо перед
моими глазами летали утки и кулики, а в ушах звенели их голоса, — воспитатель
мой наморщил брови, взял у меня книгу из рук и, ходя из угла в угол по комнате, целый час читал мне наставления, убеждая меня, чтобы я победил в себе вредное свойство увлекаться до безумия, до забвения всего меня окружающего…
Я уверял ее, но, к сожалению, никогда не мог уверить вполне, что сам горячо люблю Григорья Иваныча, что только в семействе и в деревне развлекся я разными любимыми предметами и новою, еще неиспытанною мною, охотою с ружьем, но что в городе я об одном только и думаю, как бы заслужить любовь и одобрение
моего воспитателя, и что одно его ласковое
слово делает меня вполне счастливым.
Собрав все присутствие духа, с геройскою твердостию я взял
моего друга Александра за руку и, не сказав ни
слова, вышел из комнаты.
Смешно сказать, но и теперь
слова: «Люби меня, я добр, Фанни!» или: «Месяцы, блаженные месяцы пролетали над этими счастливыми смертными»,
слова, сами по себе ничтожные и пошлые, заставляют сердце
мое биться скорее, по одному воспоминанию того восторга, того упоения, в которое приводили они пятнадцатилетнего юношу!
Гнев изменил его лицо, и он сказал мне тихим, но выразительным голосом: «После
слов, которые вы осмелились сказать в
моем присутствии
моему товарищу и гостю, — вы можете сами судить, можем ли мы быть приятны один другому.
Сначала я только восхищался и никакое чувство зависти не вкрадывалось в
мое сердце, но потом
слова некоторых студентов, особенно актеров, глубоко меня уязвили, и проклятая зависть поселилась в
моей душе.
В самом деле, успех Дмитриева в этой роли был гораздо блистательнее
моего, хотя существовала небольшая партия, которая утверждала, что я играл Неизвестного лучше, что Дмитриев карикатурен и что только некоторые, сильные места были выражены им хорошо; что я настоящий актер, что я хорош на сцене во всем от начала до конца, от первого до последнего
слова.