Неточные совпадения
Отец и
мать ездили в собор помолиться и еще куда-то, по своим делам, но меня
с собою не брали, боясь жестоких крещенских морозов.
Теперь надобно рассказать, куда привезли меня: это был дом старинных друзей моего
отца и
матери, Максима Дмитрича и Елизаветы Алексеевны Княжевичей, которые прежде несколько лет жили в Уфе, где Максим Дмитрич служил губернским прокурором (вместе
с моим
отцом) и откуда он переехал, также прокурором, на службу в Казань.
Мне стало скучно, и, слушая разговоры моего
отца и
матери с хозяевами, я задремал, как вдруг долетели до детского моего слуха следующие слова, которые навели на меня ужас и далеко прогнали сон.
Мой
отец безусловно соглашался
с этим мнением, а
мать, пораженная мыслию разлуки
с своим сокровищем, побледнела и встревоженным голосом возражала, что я еще мал, слаб здоровьем (отчасти это была правда) и так привязан к ней, что она не может вдруг на это решиться.
После я узнал, что мой
отец и Княжевичи продолжали уговаривать мою
мать отдать меня немедленно на казенное содержание в казанскую гимназию, убеждая ее тем, что теперь есть ваканция, а впоследствии, может быть, ее не будет; но
мать моя ни за что не согласилась и сказала решительно, что ей надобно по крайней мере год времени, чтобы совладеть
с своим сердцем, чтобы самой привыкнуть и меня приучить к этой мысли.
Чтобы не так было грустно
матери моей возвращаться домой, по настоянию
отца взяли
с собой мою любимую старшую сестрицу; брата и меньшую сестру оставили в Аксакове
с тетушкой Евгенией Степановной.
«Да кто же был его учителем в каллиграфии? — добродушно смеясь, спросил Лев Семеныч у моего
отца, — ваш собственный почерк не очень красив?»
Отец мой, обрадованный и растроганный почти до слез похвалами своему сыну, простодушно отвечал, что я достиг до всего своими трудами под руководством
матери,
с которою был почти неразлучен, и что он только выучил меня арифметике.
Я спал вместе
с отцом и
матерью в их спальной, и кроватка моя стояла возле их кровати; дверь стали запирать изнутри на крючок, и позади ее в коридорчике спала ключница Пелагея, для того чтобы убежать сонному не было мне никакой возможности.
Отдохнула моя бедная
мать, и
отец, и все меня окружающие, особенно ключница Пелагея, которая постоянно возилась со мной во время припадков, сказывала сказки мне
с вечера и продолжала их даже тогда, когда я спал;
мать моя была так обрадована, как будто в другой раз взяла меня из гимназии.
Когда
мать моя бывала чем-нибудь занята и я мешал ей своими вопросами и докуками, или когда она бывала нездорова, то обыкновенно посылала меня к
отцу, прибавляя: «Поговори
с ним об зайчиках», — и у нас
с отцом начинались бесконечные разговоры.
— Я окончательно заключился в стенах дома и никак не мог упросить мою
мать, чтоб меня отпускали
с отцом, который езжал иногда на язы (около Москвы называют их завищами), то есть на такие места, где река на перекатах, к одной стороне, более глубокой, загораживалась плетнем или сплошными кольями, в середине которых вставлялись плетеные морды (нерота, верши, по-московски).
Всю светлую неделю провел я невесело:
мать была нездорова и печальна,
отец молчалив; он постоянно сидел за бумагами по тяжебному делу
с Богдановыми о каком-то наследстве, — это дело он выиграл впоследствии.
Для моего
отца было все равно, кто бы ни взял меня; он только убедительно просил обоих молодых людей познакомиться
с моей
матерью.
Наконец, Евсеич сказал мне за тайну, что Иван Ипатыч сватает невесту хорошего дворянского рода и
с состоянием, что невеста и
мать согласны, только
отец не хочет выдать дочери за учителя, бедняка, да еще поповича.
Домой я писал каждую неделю и каждую неделю получал самые нежные письма от
матери, иногда
с припискою
отца.
Когда я приехал на вакацию в Аксаково (1803 года)
с Евсеичем и когда моя
мать прочла письма Упадышевского, Ивана Ипатыча и Григорья Иваныча, то она вместе
с моим
отцом была очень довольна, что я остался в среднем классе.
Григорий Иваныч не был любимым сыном у
матери, но зато
отец любил его
с материнскою нежностью.
Все потихоньку подсмеивались над старым и кривым женихом, кроме моей
матери,
отца и Григорья Иваныча, которые обходились
с ним
с уважением и приветливо.
—
Отец и
мать очень обрадовались моему назначению в студенты, даже
с трудом ему верили, и очень жалели, что Григорий Иваныч не оставил меня до акта, на котором было предположено провозгласить торжественно имена студентов и раздать им шпаги.
Мне скоро надоело возиться
с этими шалунами, и я чрез два месяца,
с разрешения моего
отца и
матери, расставшись
с Левицким, нанял себе квартиру: особый флигелек, близехонько от театра, у какого-то немца Германа, поселился в нем и первый раз начал вести жизнь независимую и самобытную.
Все это время мои родители,
с остальным своим семейством, жили в Симбирском Аксакове: то есть дети жили в Аксакове, покуда больная находилась в Чуфарове, откуда
отец и
мать не отлучались; когда же ее перевезли в Симбирск, то и
отец мой
с семейством переехал туда же.
После радостных объятий
с отцом и
с матерью, после многих расспросов и рассказов я лег спать на софе у них в комнате.
Чрез месяц по приезде в Казань я получил письмо от
отца с приказанием приискать и нанять большой поместительный дом, где не только могло бы удобно расположиться все наше семейство, но и нашлись бы особые комнаты для двух родных сестер моей
матери по
отце, которые жили до тех пор в доме В-х,
Мать прибавляла, что она намерена для них выезжать в свет, и потому должна познакомиться
с лучшею городскою публикою.
Неточные совпадения
Старуха княгиня Марья Борисовна, крестная
мать Кити, всегда очень ее любившая, пожелала непременно видеть ее. Кити, никуда по своему положению не ездившая, поехала
с отцом к почтенной старухе и встретила у ней Вронского.
Человек,
отец которого вылез из ничего пронырством,
мать которого Бог знает
с кем не была в связи…
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его
отец и
мать. Они жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить
с своею женой,
с своею семьей.
Сережа, и прежде робкий в отношении к
отцу, теперь, после того как Алексей Александрович стал его звать молодым человеком и как ему зашла в голову загадка о том, друг или враг Вронский, чуждался
отца. Он, как бы прося защиты, оглянулся на
мать.
С одною
матерью ему было хорошо. Алексей Александрович между тем, заговорив
с гувернанткой, держал сына за плечо, и Сереже было так мучительно неловко, что Анна видела, что он собирается плакать.
Потом, когда он узнал случайно от няни, что
мать его не умерла, и
отец с Лидией Ивановной объяснили ему, что она умерла для него, потому что она нехорошая (чему он уже никак не мог верить, потому что любил ее), он точно так же отыскивал и ждал ее.