В другой раз пришел я напиться квасу или воды
в особенную комнату, которая называлась квасною; там бросился мне
в глаза простой деревянный стол, который прежде, вероятно, я видал много раз, не замечая его, но теперь он
был выскоблен заново и казался необыкновенно чистым и белым:
в одно мгновение представился мне такого же вида липовый стол, всегда блиставший белизной и гладкостью, принадлежавший некогда моей бабушке, а потом стоявший
в комнате у моей тетки,
в котором хранились разные безделушки, драгоценные для дитяти: узелки с тыквенными, арбузными и дынными семенами, из которых тетка моя делала чудные корзиночки и подносики, мешочки с рожковыми зернами, с раковыми жерновками, а всего более большой игольник,
в котором вместе с иголками хранились крючки для удочек, изредка выдаваемые мне бабушкой; все это, бывало, я рассматривал с
восхищением, с напряженным любопытством, едва переводя дыхание…
Я сам
был охотник до картинок; но как тут я ожидал совсем другого, то не обращал на них внимания и все еще надеялся, что на дне сундука окажется настоящее сокровище; когда же
были сняты последние листы и голые доски представились глазам моим, — я невольно воскликнул: «Только-то!..» и смутил ужасно Ах-ва, который думал удивить и привести меня
в восхищение.
Несмотря на совершенное неумение держать себя, на смешные позы и еще более смешные жесты одной правой рукой, тогда как левая точно
была привязана у него за спиной, несмотря на положительно дурное исполнение обыкновенных разговоров с своим слугою и бедным стариком, — Дмитриев
в сцене с другом, которому рассказывает свои несчастия, и
в примирении с женой выражал столько силы внутреннего чувства, что все зрители,
в том числе и я,
были совершенно увлечены, и общее
восхищение выражалось неистовыми рукоплесканиями.